– Так что же ты видела, дорогая?
Рэчел начала было отвечать, но голос ее сорвался, и она снова утерла щеку.
– Ничего хорошего, – сказала она.
– Расскажи, что случилось?
В конце концов она разрыдалась.
Древности – остатки истории, случайно спасшиеся в кораблекрушении времени.
Фрэнсис Бэкон. О пользе и успехе знания
1431 год, двадцать восемь лет спустя
– Чейз, кажется, я нашел кое-что интересное.
В раздавшемся по интеркому голосе Алекса слышалось сомнение – может, нашел, а может, и нет. Я как раз собиралась взяться за утреннюю работу, она состояла главным образом в подсчете долгов клиентов и в оформлении ежемесячных счетов. Год выдался удачный, и при сохранении прежних тенденций корпорация «Рэйнбоу» могла получить рекордный доход.
Интерес к древностям носит циклический характер. Сейчас мы находились на гребне волны. Люди желали приобрести не только обычные вещи ― вроде ламп и мебели, выпущенных в последние несколько столетий, ― но и выстраивались в очередь за редкими, порой даже уникальными предметами. Мы только что продали за четверть миллиона кресло, принадлежавшее Э. Уайатту Куперу. Купер сошел со сцены сто с лишним лет назад, после, казалось бы, ничем не примечательной писательской карьеры. Но после смерти репутация Купера заметно укрепилась, и его саркастические эссе стали одной из основ современной литературы. Считалось, что он поднял искусство осмеяния других на недосягаемый уровень.
Джейкоб, начавший свою жизнь как домашний искин дяди Алекса, Гейба, заметил кресло, когда его выставила на продажу молодая женщина, не имевшая понятия о ценности предмета. Успев связаться с владелицей первыми, мы сообщили ей о стоимости кресла и затем организовали аукцион. Если вам интересно, скажу: мы могли бы купить его сами за явно грабительскую цену, но Алекс никогда не пользовался своим преимуществом ни перед кем, кроме хвастунов и мошенников, которые вполне того заслуживали. Но это уже совсем другая история. Достаточно сказать, что корпорация «Рэйнбоу» вовсе не желала портить себе репутацию. Мы получали основной доход, сводя друг с другом наших клиентов, а те, как правило, проявляли щедрость, получив в двадцать или пятьдесят раз больше ожидаемого за ручное зеркальце или браслет. Для нашего бизнеса было крайне важно, чтобы клиенты нам доверяли.
Джейкоб имел немалый опыт поисков ценного антиквариата среди всевозможного мусора, который ежедневно выставляли на продажу на «Рис-Маркете», «Отбросах», «Фергюсоне» и других сайтах.
– Взгляни, Чейз, – сказал Алекс. – Может, тебе захочется разузнать о ней побольше.
– Ладно.
– Скажи потом, что ты решила.
Я попросила Джейкоба показать, что там у него. Он вывел два изображения белой каменной плиты, сделанные с разных углов. Плита была скруглена сверху, как у некоторых надгробий на кладбище по соседству с домом Алекса. На ее передней стороне были высечены три ряда символов.
– В натуральную величину, – добавил Джейкоб.
Плита была чуть меньше половины моего роста в высоту, шириной в вытянутую руку и толщиной в несколько миллиметров.
– Что это за язык? – спросила я.
– Понятия не имею, Чейз. Немного похоже на позднекорбанский период, но, вообще-то, символы не совпадают.
– Поверни ее слегка.
Нижняя часть плиты оказалась неровной: кто-то воспользовался лазером, чтобы срезать ее с основания.
– Похоже, кто-то неуклюже пытался уменьшить ее в размерах, чтобы она куда-то поместилась, – сказал Джейкоб.
– Или чтобы забрать ее оттуда, где она находилась изначально. Кто владелец?
– Мэделин Гринграсс. Экскурсовод в парке Силезия.
– Что она говорит про плиту?
– Немногое. Говорит, что плита украшала лужайку у ее дома с тех пор, как она там живет. Гринграсс хочет от нее избавиться: мол, приезжайте, и плита ваша.
– Попробуй соединить меня с ней.
Я вернулась к счетам, но едва успела начать, как посреди комнаты появилась невысокая женщина с коротко подстриженными светлыми волосами. Вид у нее был усталый. Она разглаживала складки на форменной куртке смотрителя парка и одновременно пила из дымящейся чашки. До меня донесся запах кофе.
– Чем могу помочь, госпожа Колпат? – спросила она, ставя чашку на стол.
– Меня интересует плита.
– Я в Риндервуде, – сказала она. – Знаете, где это?
– Найду.
– Хорошо. Голд-рейндж, номер двенадцать. Плита на крыльце.
– Договорились. Сегодня же будем у вас.
– Плита в вашем распоряжении. Но вам потребуется пара мужчин, чтобы ее забрать.
– Госпожа Гринграсс, откуда она взялась?
– Она уже была там, когда я купила дом. – Женщина отвела взгляд; мне показалось, что она смотрит на часы. – Простите, я опаздываю. Если хотите, забирайте плиту, ладно? Мне нужно идти.
Алекс сидел в зале, разглядывая символы на увеличенных фотографиях. Позади него, за окном, в небе висели темные тучи. Был первый день осени. Несмотря на ненастье, по реке Мелони плыли парусные лодки.
– Жаль, что мы не можем их прочитать, – сказала я.
– Если бы могли, Чейз, все было бы куда менее интересно. Джейкоб, дай мне Пира Уилсона. – Уилсон был специалистом по всему, что относилось к Корбанской эпохе. – Как думаешь, сколько лет этой плите?
Джейкоб воспроизвел запись – только звук.
– Говорит доктор Пир Уилсон. В данный момент я недоступен. Оставьте сообщение.
– Пир, это Алекс Бенедикт. Перезвоните, когда сможете, пожалуйста.
– А как по-твоему, она чего-нибудь стоит? – спросила я.
– Трудно сказать, Чейз.
Я знала, на что он надеется: плита происходит с какой-нибудь забытой колонии, ей семь-восемь тысяч лет – артефакт времен начала Великой эмиграции.
– Где она ее хранила?
– Сейчас плита у нее на крыльце.
– Я имею в виду, где плита была в последние несколько лет? Судя по ее виду – на открытом воздухе.
– Видимо, в саду. Украшала лужайку, по словам владелицы.
Алекс опустился в кресло.
– Даже если плита и вправду относится к позднекорбанскому периоду, ценность ее минимальна. Разве что она окажется чем-нибудь вроде надгробного камня Кристофера Карвера.
Карвер, герой Корбанской эпохи, триста лет назад бесследно исчез, прогуливаясь в парке.
– Она и в самом деле похожа на надгробие, – заметила я.
– Я пошутил.