— Я совсем не знаю вас, да и весь этот мир, — уклончиво ответила она.
— Это верно. — Джек указал на таверну. — Если у тебя есть вопросы, я готов ответить на них. Гектор снял несколько комнат.
Хлоя взглянула на все еще не скрывшиеся из вида носилки Аджани, а потом снова на Джека.
— Вы и правда подразумеваете именно это? Просто поговорить?
Взгляд, который бросил на нее Джек, говорил яснее любых слов.
— Похоже, сейчас ты соображаешь куда лучше, чем в пустыне.
— Достаточно хорошо для того, чтобы не пойти в комнату, где мы останемся наедине.
Джек несколько секунд молчал, и Хлоя задумалась было, не увидел ли он в последней фразе оскорбления. Она совсем было собралась объяснить, что не имела в виду ничего обидного, как он вдруг шагнул к ней.
— Иногда мне хочется всего лишь на несколько часов перестать думать о чудовищах, в том числе об Аджани, и перестать гадать, почему мы все здесь очутились, — негромко сказал Джек. Опасной нотки, которую Хлоя угадывала в его голосе раньше, сейчас не было вовсе, но то, что слышалось — неподдельная откровенность — искушало еще сильнее. А он взглянул на нее и добавил: — Когда мы с тобой были в пустыне, у меня случилось несколько таких минут. Хотелось бы побольше. Рядом с тобой я чувствую… что-то такое, что мне нравится. Вот и все.
— Понимаю, — кивнула Хлоя. Год за годом она так или иначе теряла себя. К сожалению, бутылки и тела только отодвигали страхи; но ответов, увы, не давали. В то же время она никак не могла отогнать от себя инстинктивное ощущение, которое почувствовала еще на улице, когда шла сюда: желание защитить и помочь. Джексон Рид нравился ей, она испытывала к нему доверие, не имевшее, в общем-то, разумного обоснования, и ей хотелось проводить с ним время. Возможно, это была всего лишь скрытая тяга к образу ковбоя или ей просто нравилась его внешность. Так или иначе, ей хотелось больше узнать о нем, но она не намеревалась позволить так запросто уложить себя в постель и поэтому дала единственный ответ, который пришел ей на ум: — Поговорить — это хорошо.
Китти при виде Аджани всегда чувствовала, как ее покидают остатки желания решать дела миром. По своей природе она не была склонна к насильственным действиям и не получала удовольствия от того, что ей приходилось делать, чтобы выжить. Время от времени ей приходило в голову, что именно в этом крылась основная причина ее конфликтов с братом: он считал странное свойство неумирания призывом к действию, знаком того, что перед ними стоит какой-то высокий смысл жизни. Она же просто хотела той самой жизни, к которой стремилась еще в Калифорнии, хотела иметь дом и семью. К несчастью, осуществить эти желания она могла бы лишь в том случае, если бы отвернулась от брата — единственного родного человека, который у нее был, — и поэтому сражалась бок о бок с Джеком. Однако это ни в коей мере не означало, что ей хоть сколько-нибудь нравилось убивать.
Но она нисколько не сомневалась, что ей было бы очень приятно убить Аджани. Когда он смотрел на нее, ей казалось, что на ее кожу ложится какая-то склизкая гадость; на память сразу приходила одна из разновидностей мужчин, посещавших в те, старые, времена, дома, салун «Распахнутая дверь». Тогда она надеялась, что они не заметят ее, не станут глядеть в ее сторону. Именно из-за таких мужчин, как Аджани, она носила под корсетом маленький пистолет, а под юбкой — пару ножей в ножнах. А ситуация, когда она остается наедине с Аджани, относилась к числу ее немногочисленных навязчивых страхов. Она всерьез боялась только этого — и, конечно, потерять Эдгара или Джека, — и Эдгар это знал.
Он стоял рядом с нею в полутемной таверне.
— Если бы была надежда, что он умрет насовсем, я убил бы его за то, как он смотрит на тебя.
Она не собиралась лгать и утверждать, что внимание Аджани ей безразлично. Во время переговоров с ним перед входом в таверну она вспомнила о предупреждении Дэниела и подумала, что, может быть, ей следовало бы поделиться с Эдгаром. В обычных ужимках и колкостях Аджани появилось что-то новое. И это пугало ее куда сильнее, чем ей хотелось бы.
Дойдя вместе с Эдгаром до небольшой ниши под лестницей, она приостановилась. Быстро, чтобы не успеть подумать о том, что это плохая затея, она притянула Эдгара к себе и поцеловала. Она предполагала, что это будет простой поцелуй, нечто вроде «спасибо-что-понимаешь-меня-без-слов», но Эдгар тут же прижал ее к себе. Его ладонь скользнула ей на крестец, а сама Китти осознала, что ее руки сами собой обвились вокруг его шеи. Она таяла в поцелуе, ее тело вспоминало, насколько это хорошо, а в глубине сознания мелькнуло отчаянное сожаление о том, что она так давно не бывала в его объятиях.
Когда Эдгар немного отодвинулся, она подумала, что хорошо бы восстановить ту дистанцию, которую она поддерживала весь минувший год, но не смогла этого сделать. Она обвилась вокруг него, а он смотрел на нее так, будто, кроме нее, во вселенной не существовало больше ничего. Пусть они находились в таверне, но сейчас им удалось найти местечко, недоступное досужим взорам. С бессильным отчаянием она пожалела о том, что такое место нашлось, как будто присутствие посторонних помогло бы ей вернуть самоконтроль, который грозился полностью улетучиться уже со следующим ударом сердца.
— Прости, — прошептала она, высвобождаясь из его объятий. — Мне не следовало…
Он поцеловал ее быстро и нежно, одним коротким прикосновением губ, и лишь после этого сказал:
— Врунишка.
Она отвернулась, чтобы он не видел выражения ее лица.
— Это ошибка…
Вместо ответа он поцеловал ее в шею. Его растопыренные пальцы, не получившие пока что от нее приказа остановиться, скользили по косточкам ее корсета. Ее кожу отделяли от его рук блузка и корсет, но все равно от его прикосновений по ее коже словно тянулись огненные линии.
Она подалась назад, зная, что он сейчас же устранит возникшее было между ними расстояние.
— Я не перенесу еще одной твоей смерти, — дрожащим голосом сказала она.
Он не стал спорить с нею, не стал убеждать ее, что это, как они оба знали, всего лишь пустой страх и глупость.
Он остановил ее рукой, лежавшей на ее ягодице. Потом он поднял вторую руку, пробежал пальцами по ее волосам и немного наклонил ее голову. Целуя и покусывая ее горло, он провел свободной рукой по ее ребрам, между грудями и немного вбок.
— Я жив. И ты жива, со мною. Это, — он легонько прикусил пульсирующую артерию на шее, — и это, — он прижал ладонь к ее сердцу, — бьется. Это же твое сердце, Кит. Ты чувствуешь его?
Она снова прижалась к нему.
— Что-то чувствую.
Он не то засмеялся, не то зарычал.
— Вот видишь? Мы оба живы.
Вместо ответа Китти извернулась в его объятиях и снова поцеловала его. Это — свобода находиться в его обнимающих руках, прикасаться губами к его губам, прижиматься телом к его телу — и было тем самым, ради чего стоит жить.