Нет, конечно, имелись и другие лодки… только все прохудившиеся, старые, на таких вряд ли в дальний путь пустишься… и в ближний-то боязно.
– Ты, Мюсена-ка, на нас не обижайся и глазами не сверкай, – поглядывая на переминавшихся с ноги на ногу приятелей, негромко промолвил толстопузый Уюнка-на, считавшийся в селении спокойным и рассудительным парнем.
К тому же и дураком Уюнка-на не был… правда, и не особенно умным – как все. И это считалось в селении главным, сам великий жрец благоволил к парню и подумывал было сделать его своим учеником. И ведь верно, сделал бы, кабы что-то из своего учения помнил накрепко. Что греха таить, слабым колдуном был почтеннейший Харсеми-ба, можно сказать – никаким, но Койно-оргу вполне хватало и такого. Не злой и не добрый, не глупый и не шибко умный – как все. Вот и Уюнка-на очень хороший парень, вполне подходящий для того, чтобы стать жрецом. Ну и что с того, что способностей колдовских нет, у самого почтеннейшего Харсеми-ба с этим проблемы. Ну, спинокрылов может пригнать, подчинить своей воле парочку-другую менквов – дело нехитрое, тут и не надо быть колдуном, главное, заклинание назубок выучить да не перепутать. Харсеми-ба выучил… отчего хорошим колдуном не стал. Зато имел вполне солидный внешний вид: осанистый, благообразный.
Золотой амулет на груди слуги (по статусу ему были положены слуги из провинившихся, должников и рабов) начищали ежедневно до блеска. По праздникам у храма мужского бога Харсеми-ба, как и положено, выступал перед собравшимся народом, говорил, что положено, красиво и звучно: славил богов и столичные власти, хвалил соплеменников и их такую размеренную и привычную жизнь. Слушать его каждому жителю было приятно.
– Так, значит, отвязался челнок? – Мюсена-Кочевник с обидою плюнул в воду. – Ладно. Пешком пойду, берегом. В Марг-Койно другую лодку сыщу, вверх по реке прокачуся. За три дня управлюсь, пока очередь до моего дозора дойдет. Ну? Кто со мной? Что стоите?
– Ты иди себе, Мюсена, иди, – ответил за всех рассудительный Уюнка-на. – А мы к храму пойдем, сегодня жрец наш, почтеннейший Харсеми-ба, говорить о богах будет – а мы с надлежащим вниманием послушаем.
– Так он каждый день говорит… одно и то же.
– И тебе не мешало б послушать, друг, – толстяк улыбнулся. – Надо чаще с людьми быть, в том худа нету.
– Я и так постоянно с людьми, с вами! – огрызнулся Мюсена-ка. – В дозорах, в ученье воинском…
– Верно. Но лучше б ты почаще склонял голову и слушал старших. И еще я б тебе посоветовал…
– Так не пойдете? – невежливо перебил Кочевник.
Уюнка-на почмокал толстыми губами и скривился:
– Я ж тебе сказал, друг. Иди один, коль так уж хочешь. А мы послушаем славного нашего колдуна.
– И слушайте! Только знайте – гнилую рыбу соль не спасет.
– Эх, Мюсена, Мюсена. Кабы не был твой покойный отец родным братом вождя…
Кочевник с вызовом сверкнул глазами:
– И что тогда?
– Выгнали бы тебя из селенья, изгнали. Нам такие, как ты, не нужны.
– Ишь ты – нам…
– Пошли к храму, парни!
Уюнка-на махнул рукой, и все зашагали за ним следом. Ни один не обернулся, не посмотрел на покинутого всеми Кочевника. Да и кто он такой, чтоб смотреть? Слишком много берет на себя, выпендривается много, с таким пропадешь ни за что, сгинешь. То ли дело – Уюнка-на! Спокойный, уверенный в себе, солидный. Он скоро и будет жрецом, и кто потом сменит вождя? Уж точно не Мюсена-Кочевник. А, между прочим, от властей селения зависит многое – и лучшие куски мяса за общим столом, и уважение. Даже привезенных из Марг-Койно невест – они, власти местные, распределяют. Кому истинную красавицу дадут, кому просто работящую, а кому и как повезет, как дозволят боги, вернее – как истолкует их волю великий жрец!
Проводив грустным взглядом приятелей, Мюсенака вздохнул и, потуже затянув пояс, зашагал берегом реки по узкой рыбацкой тропке, когда-то натоптанной до твердости камня, а ныне заросшей репейником и густыми кустами черной смородины. Шел, насвистывал, прогоняя грусть – еще бы, уже совсем скоро он увидит наконец возлюбленную свою Хлейко-нэ, настоящую красавицу – рослую, сильную, с волевым, обрамленным густыми рыжеватыми волосами лицом и густо-серыми, гордо сверкающими глазами. А какая грудь у Хлейко? Увесистая, тугая, с твердо торчащими сосками, пробивающимися даже сквозь сшитую из шкуры нуера рубаху. Вот она, истинная красота! Мюсена познакомился с этой девчонкой на празднике, когда приплыл в Марг-Койно просто так, в гости. Приметил гордую красотку сразу – поначалу просто смотрел, как та наперегонки с другими девами бегала, ныряла да метала тяжелые камни, а потом позвал покататься на лодке. Полуголая – короткая набедренная повязка да тоненькая змеиная курточка – девушка лапать себя не позволила, ударила сразу в челюсть – да так, что аж искры из глаз! Правда, потом, прощаясь, все же разрешила себя поцеловать и во время затянувшегося сладкого поцелуя – Кочевник это хорошо чувствовал – млела.
Ах, если бы… Да позволит ли она до свадьбы? А почему бы и нет? Девчонка свободная, уверенная в себе, и живет – это видно – без оглядки на кого бы то ни было.
Река впереди изгибалась широкой петлею, и Мюсена, сообразив, пошел напрямик, лесом. Рвались к небу высокие кедры и сосны, рядом шумели рябины и клены, желтели нарядные липы, раскачивался на ветру густой подлесок – чернотал, можжевельник, папоротники. А за можжевельником, под липами, притулилась хижина.
Неказистая, сложенная из тонких бревен и кое-как покрытая лапником, поставленная не для того, чтоб в ней жить, а лишь переночевать, переждать непогоду. Вместо двери висела сплетенная из луговых трав циновка, возле порога росли дикий чеснок и лук.
Любопытствуя, Кочевник свернул с пути, тронул рукой циновку… И не смог откинуть ее, войти не смог! Никаких сил не хватало. Да что же это такое-то? Вроде хижина как хижина, охотник какой-нибудь сладил или рыболов.
Но не войти же!
А если с разбегу попытаться?
– Упорный какой, надо же!
Услыхав за спиной скрипучий насмешливый голос, юноша резко обернулся, хватаясь за висевшую на поясе дубинку, вырезанную из крепкого бука.
– Палицу-то свою не трогай, не укушу.
Мюсена смутился, увидев перед своими глазами ветхую безобразную старуху с морщинистым, похожим на печеную в золе тыкву лицом и длинным крючковатым носом. Одетая в какое-то грязное рубище, старуха опиралась на клюку и пристально разглядывала парня.
– Ишь ты, какой красавчик! Мускулистая грудь, кожа гладенькая, ножки быстрые. Наверное, бездельник из васильков? А ну-ка, подойди ближе, ага…
Старая ведьма вытянула морщинистые руки, и Кочевник поспешно отпрянул, вызвав дребезжащий презрительный смех.
– Что, боишься меня? Коли б хотела тебя, взяла бы, не думай. Да, может, еще и возьму. Пока же дай-ко, в глазки твои посмотрю… Странные у тебя глаза, слишком уж светлые – не с лесным ли народцем мать твоя загуляла?