Также отстраненно и механически он относился к своим обязанностям авторитетного вора в Крае, разбирая конфликты среди криминала, руководя блатными, примыкающей к ним заблудшей недоросолью, контролируя кассу, хранящуюся, будьте любезны, как надежно: у Его Преподобия! — о чем не знал никто, даже ближние.
Удивительно: он тоже принял участие в созидании этого процветающего анклава, форпоста страны, находясь среди тех, кто готов был разграбить, продать и уничтожить это многотрудное сооружение, даже не задумываясь о его животворящей, возвышенной сути. Собственно, и суть России как таковой заключалась для Арсения в том, что создали его друзья, ставшие ему братьями, хотя держался он от них на отшибе, сознавая ущербность свою и — одиночество оплаканного ими изгоя. Но — и родного им.
Разные времена гремели над краем: революционные, бандитские, застойные, времена купания в деньгах и затягивания поясов, но день ото дня община укреплялась, наливалась мощью, традициями, и каждый человек, в ней выпестованный, нес в себе ее каноны и историю, в дальнейших поколениях непременно должную отозваться. Даже — несмотря на любой ужасный перелом в грядущих временах. Может, потому и осталась непоколебимой в веках многострадальная страна, народ которой, вбиваемый в землю по уши, истребляемый миллионами, вновь вырастал из ее неплодородной суровой почвы, как сбритая до корня щетина.
Только он — осколок разрушенной окровавленной империи, смотрел на пришедшее ему на смену поколение, на всех этих молодых, новых… как на грязь, суррогат. В них не виделось ни идей, ни идеалов, они казались куклами из пластмассового мира потребления. И мозги и сердца у них были словно пластиковые, да и мечты — заменить свою плоть пластиком, чтобы жить вечно. Но тут — не получится, устои Творца им не переплюнуть. Дальше высокотехнологичных протезов дело не пойдет. Краток земной человек и слаб. А вот та вечность, что в нем — живет по законам, никаким его разумениям неподвластным. И ни герцами, вольтами и амперами душу не измеришь, другими величинами она исчисляется. А до Бога добираться надо не соревнованием с ним, а молитвой. И не в космос пустой устремляться летать, а с хозяйством своим подножным разбираться. Тратят миллионы, чтобы найти воду на Марсе, а ее на земле не хватает! Что тебе этот мертвый Марс, когда рядом с тобой люди от голода дохнут, и глотки друг другу ради выживания режут? Что же это за пагуба извечного противостояния людского, жадности, устремления к хоть каким, но переменам, несмотря на кровь и страдания подобных тебе?.. Устремления постоянного, бесовского!
Однажды Федор сказал ему:
— Революции вершатся в больших городах. Смуты и искушения тоже идут оттуда. Окраины не остаются в стороне, сотрясаясь сообразно эпицентрам всякого рода волнений и новаций. Но кто выстаивает на них? Форпосты: монастыри и деревни окрест. Не поддаются изломам лихолетий лишь сплоченные, радостями и горестями друг друга проникнувшиеся, одной верой пробавляющиеся.
— И ты меня причисляешь к ним, к себе?..
— Ты у нас в долгосрочной командировке, — усмехнулся Федор. — Да хранит тебя в ней Господь…
— Он всех нас хранит. Только срок хранения у каждого разный. И я из этой командировки не вернусь никогда…
— Вернешься. Обещаю. А коли что — все рядом ляжем: ты, Кирьян и я… И, в церкви, тобою отчасти отстроенной, будет тебе отходная. Тут уж ни о чем преждевременно не заботься, мы о тебе помним. Каждый день.
Успокоился Арсений после этого разговора. Одно удручало: бросить бы всю погань дел, отойти от них, да и поселиться к Федору по соседству. Огород там, жена… Книжки читать… Ну да! Так и отпустит его масть воровская, с ней шутки шутить — грустно станет… А врагов у Федора с Кирьяном никогда не убавлялось. Вот и сейчас — дагестанец ушлый, Агабек. Всех окрутил, всем полезен. Все расклады уяснил. Ордой встал на границе общины. И как его урезонишь? Ворам от него — польза, начальству — обильная мзда, а шпана и менты в очередь выстраиваются, чтобы в его пристяжь попасть, жирными крохами усладиться…
Ни одного просчета, ни единой ошибки не допускает. А с ним, с Арсением — уважительно, как с заслуженным пенсионером, милостиво на работе оставленным, однако, давая понять: жри от пуза, не скромничай, но деньки твои сочтены, все праздничное прожито, а потому не лезь в квашню нашу, дед, не попадай под замес, а то мы его хладнокровно устроим…
Повис очередной меч над общиной — кривой, острый. И отразить его — пустое. Лезвие надо перерубить. У самой рукояти. Но — как? Только затейся, сам без головы останешься. Донесут тотчас же. И свои дружки тут же скурвятся. Корм им идет с руки дагестанца обильный, щедрый. А они ради того и живут, ради корма. По-другому тут надо. И снова — как? Да и воры общиной куда как недовольны! Ни денег с нее, ни пользы. А земель на целое государство. А вокруг что? Оккупированные территории, где все подвластно: станицы, городишки, села… Всюду лишь флер закона, но тайная власть криминала: купленная администрация, полиция, прокуроры, контролирующая бизнес и расхищения бюджета братва…
Устоять при таком раскладе — стать главенствующей силой. Подавив этих крыс оружием и кровью, иным — никак. Никакой демократии и соплей: только мощь и диктат. Этим всегда на Руси порядок определялся. Этим и Чечню укротили, хотя и дань платим метастазу Орды, чтоб лоск благоденствия и покорности соблюден был. А ведь какая строптивая и неистребимая сила власти подчинилась! Иной вопрос: до какой поры?
Но тут-то банда пока лишь на земельные отводы и на деньги зарится, а на не государственность. Неужто с ней не справиться?
Идя к машине, он обернулся на храм. И — защемило в душе. Густая осенняя синева царила в безмолвном небе, и свежее, словно отмытое золото куполов радостно сияло в нем.
Новодел, и почтения к нему — постольку-поскольку…
Но когда-нибудь храм остепенится под тяжкими пластами времени, поугрюмеет, посереет, как ни бели его, сожмет кирпичи в цементном ознобе пронесшихся сквозь него зим, и какой-нибудь грешник, обернувшись на него лет через триста, стоя на том же месте, вдруг и подумает: а тут, может, в пространстве этом, замирал кто-то из сопричастных к зодчеству, также смотрел на купола, также испрашивал прощения у Бога, определяя меру его воздаяния за свои нынешние греховные помыслы…
Так и будет!
В столицу южного края он приехал на своем автомобиле, оставив его в частных гаражах под присмотром сторожей в одном из спальных районов. Далее, не утруждая себя особенными поисками транспорта, свинтил номера с парочки машин на ближайшей парковке, а после угнал с нее же подходящий свеженький «форд» — невзрачный, обывательский.
Привинтив к «форду» иные номера, двинулся на стоянку, забрав из собственного автомобиля необходимые принадлежности, и, не теряя времени, тронулся в путь.
Он действовал механически, пользуясь навыками, обретенными в той среде американского криминала, где жил и выживал, где закон был уважаем лишь в той степени, в которой мог настигать и карать, но абсолютно пренебрегаем в своей сути. И — с горечью и очевидностью понял, почему в поведенческих нормах стал, что ни говори, безоглядным преступником, для которого любая статья уголовного кодекса мысленно начиналась с фразы: «Если поймают, то…». Как же так случилось? А вот как: оказавшись в Штатах, он ощутил не только их чужеродность в отношении к России и к себе, как к носителю ее энергетики, но и враждебность одной цивилизации к другой. Враждебность не просто историческую, но и, возможно, — метафизическую. А, будучи пришельцем, временщиком, презирал все окружающие его обывательские ценности, без раздумий совершая преступления, благо, местная компания тому располагала. Сегодняшняя же Россия, отвергнувшая все былые принципы того советского бытия, в котором он вырос, уподобившаяся Штатам во всем худшем, с чем он в них столкнулся, также не воспринималась им как Родина и защищающее его государство. Это была территория очередного пребывания и выживания. Территория бездуховности, коррупции, выхолощенных идеалов и существования во имя существования. И, сравнивая эту страну со своей прошлой и истинной Отчизной — могучим СССР, он не мог относиться к ней, — ущербной, ужатой, изживший весь прошлый имперский дух, — всерьез. А уж тем более — ко всякого рода частностям: к ее законам и укладам… Да и к себе, как к части этой страны, тоже…