– А где вы живете?
– В Муромской области. Село Карачарово.
– Действительно? – не поверила я.
– Ну конечно. – Славик улыбнулся. Улыбка у него была какая-то неокончательная.
– А кем вы работаете?
– Врач, – сказал Славик. – А Лилька лаборантка. Я был для нее большое начальство.
– А что делает лаборантка? – спросила я.
– Анализы.
– Какие?
– Кровь. Моча и прочее.
– Лиля имеет дело с мочой? – искренне удивилась я.
– На это надо смотреть как на материал, – сказал Славик.
Подошла Лиля, сопровождаемая Хмырем. Из нее били фонтанчики счастья, а уголки глаз и губ норовили взлететь с лица.
– Душно, – радостно пожаловалась Лиля.
– Ничего. Положительные эмоции – это тот же кислород. Они ускоряют окислительные процессы.
Я посмотрела на Александра и догадалась: все радости жизни и явления природы не существуют для него самостоятельно, сами по себе, а выполняют служебную роль и служат непосредственно ему, Александру.
Музыка – кайф. Еда – калории. Радость – положительные эмоции. И мне вдруг захотелось в палатку к Игорю Корнееву. Сидеть себе, возведя глаза к звездам, и гладить на коленях нежную малахитовую ящерицу.
Александр разлил водку по рюмкам.
– Отсюда ты начнешь завоевывать Москву, – объявил он Лиле.
– А зачем ее завоевывать? – спросил Славик.
– А что еще делать? – поинтересовался Александр.
– Мало ли дел?
– Ты рассуждаешь как старик, – определила Лиля.
– Старики мудрее молодых, – сказал Славик.
– Старики старше молодых, – сказал Александр. – Я буду старым тогда, когда я буду старым. А сейчас мне тридцать лет, и я никогда не умру.
– Как это? – спросила я.
– Не захочу.
– Все равно умрешь.
– Нет. Я вызову все резервные силы организма и останусь.
Я с мистическим любопытством посмотрела на Александра.
– Выпьем! – напомнил Александр.
Все выпили прозрачную пронзительную водку и сосредоточились на еде.
– Когда Леонардо да Винчи нанимался на работу к какому-то вельможе, он ему написал: «Я умею строить самолеты и рисовать лучше всех», – поведал Александр.
– Тогда не было самолетов, – уточнил Славик.
– Все равно. Летательные аппараты. Не в этом суть. Леонардо трезво понимал свое место. И каждый человек должен трезво понимать свое место, и это не имеет отношения ни к скромности, ни к хвастовству.
Лиля слушала, впитывала в себя Александра синими тревожными глазами.
– Я пою лучше многих, но буду петь лучше всех. – С Леонардо Александр перешел на себя. – А если явится тот, кто будет петь лучше меня, я оставлю эстраду и стану делать что-то другое.
– Летательные аппараты, – сказала я.
– Да. Летательные аппараты. Я изобрету самолет, который не будет разбиваться. Он, правда, не сможет сесть, но и не упадет. И мне человечество поставит памятник.
– А зачем вам памятник? – спросил Славик.
– А вам не хочется?
– Памятник? Нет, не хочется. Я исповедую маленькие радости каждого дня.
– Потому что тебе недоступно большее, – отозвалась Лиля.
– Может быть, – не обиделся Славик.
– Я однажды был за границей. Там ныряльщики деньги зарабатывали, ныряли со скалы в залив. Надо было не просто прыгнуть и лететь, а в полете обогнуть выступ. Понимаешь? – Он обернул ко мне оживленное лицо. – Не просто лететь вниз, а управлять телом, чтобы не ахнуться о выступ. Так что вы думаете? Я тоже залез и прыгнул. И обогнул. Меня, правда, в тот же день посадили в самолет и отправили обратно.
Я посмотрела на Александра и по его лицу поняла, что он сейчас там, на вершине скалы.
– А знаете, почему я прыгнул?
– Любопытство к своим возможностям, – сказала я.
– Потому что вокруг было много народу, – сказал Славик.
– Верно, – подтвердил Александр. – Я очень завишу от чужого мнения. Я мог бы даже умереть на народе. Пусть меня поставят на лобное место и отсекут голову, только чтобы была полная площадь народу.
Подошел официант и стал убирать со стола пустые тарелки. Александр задержался на нем глазами, и я догадалась: он не хотел, чтобы официант отходил. Ему хотелось, чтобы он остался и послушал. Мы были для него – не только Лиля, Славик и я. Мы были – аудитория. И чем она шире, тем лучше.
Александра было так много, что ему хотелось поделиться собой с другими.
А я – никакая. Мне и делиться нечем. Я, правда, могу собрать изношенные вещи и поставить на них заплатки в форме листика или сердечка.
Лиля и Славик отправились танцевать. Славик и сидел и танцевал потому, что он попал под ситуацию.
Крыша – соучастие в предательстве. Славик оказался соучастником собственного предательства.
– А ты действительно можешь изобрести летательный аппарат? – спросила я.
– Могу, – просто ответил Александр. – Я все могу, за что ни возьмусь. Я даже штопаю лучше, чем Софка. У меня незаметно – где штопка, а где здоровая ткань.
– А почему ты такой?
– Потому что мне интересно жить.
Лиля и Славик вернулись посреди танца. Выяснилось, что Славик не взял у квартирной хозяйки ключи и теперь та не сможет лечь спать. Либо уже легла и ей придется вставать и отпирать двери.
Лиля молча глядела перед собой. В ее глазах остановилась затравленность.
Есть люди – кошки, а есть люди – собаки. Кошки привыкают к дому, собаки – к людям. Лиля была не кошка и не собака, какой-то другой зверек, неведомый мне.
– Я никогда ни перед кем не унижалась, – проговорила Лиля, глядя на меня. – Я даже не знаю, что это такое. – Лиля внезапно замолчала, будто выключили звук. – Я очень гордый человек. – Лиля снова замолчала. – Но квартирная хозяйка для меня священная корова, которой все позволено. Ей можно все, а мне ничего. Я ему сразу сказала: возьми ключи!
Лиля резко замолчала, и я увидела, что она плачет. Плачет яростно и трудно, скрываясь за словами и неподвижным лицом.
Она плакала потому, что провалилась на конкурсе и теперь должна будет вернуться в орбиту маленьких радостей. Рассматривать под микроскопом мочу и считать, что это материал. А ей так хотелось бы нырять со скалы вниз головой у всех на виду.
Мне захотелось ей сказать: «Не разобьешься, так устанешь. А когда человек устает, ему плевать: смотрят на него или нет».
Принесли горячее, трепанг в соусе. Это блюдо не имело вкуса, напоминало неподсоленный рисовый отвар.