Директор слушал человека, который что-то пришептывал и приплевывал ему на ухо – доказывал, что он тот самый гений, которого ищут-ищут не найдут. Директор, должно быть, слышал это не раз. Ему хотелось сказать: «Да замолчите вы, надоело». Но перебивать было неудобно. Он слушал терпеливо, и глаза его были свинцовые…
Алена поднялась со стула. Переходила глазами от одной головы к другой. Николаева не было. Она сначала почувствовала, что его нет, а потом уж увидела, что его действительно нет. Пропустить его она не могла. Значит, его нет и не было.
Алена протиснулась к Директору и спросила:
– А где Николаев?
Директор посмотрел на Алену, будто она была движущийся предмет. Не «кто», а «что».
– Какой Николаев? – не понял Директор.
– Из отдела технической информации, – подсказали за спиной.
– А… Николаев, – вспомнил Директор. – А в самом деле, где Николаев? Почему его нет?
– Может, забыл? – предположил тот, что нашептывал.
– Ну, нет… – сказал другой.
– Почему же нет? – оживился Директор. – Вполне мог и забыть. Молодой человек, а никакой ответственности. Никакого тщеславия!
– На себя лучше посмотрите, – обиделась Алена.
– В каком смысле? – Директор посмотрел на Алену. В его глазах обозначилось любопытство.
– Он схему три месяца чертил, а вы ее потеряли.
– Какую схему?
– Ну не схему… Чертеж… Он с утра до вечера над ним сидел, только про него и говорил. Всю голову своим чертежом заморочил. А вы потеряли.
– Я?
– Ну не вы. Кто-то из ваших. Тоже начальник.
– Как же так?
– А я откуда знаю? Наверное, положил куда-то, а куда – забыл. Может, в такси оставил, пьяный был…
– А почему я об этом ничего не знаю? Где Николаев?
– Я первая спросила.
Директор оглядел присутствующих.
– Я его сегодня не видел, – сказал один.
– Может, заболел? – предположил другой.
– Заболел… – задумчиво догадалась Алена. – У него хроническая пневмония. Он вообще простудливый.
– А вы ему кто? – спросил Директор.
– Я ему никто, – вспомнила Алена. – С сегодняшнего дня… А то, что он диссертацию не пишет, так это даже честнее. Сейчас все пишут, как летописцы. Всеобщая грамотность. Палкой кинешь, в кандидата попадешь.
Директор смотрел на Алену без раздражения, как лев на кошку. Может быть, почувствовал их родственность, ведь в конце концов – лев тоже кошка.
– Ну, я пойду, – предупредила Алена и действительно пошла, отодвигая от деловых людей свой праздничный облик.
Перед тем как скрыться за дверью, обернулась и тщательно попрощалась с секретаршей.
Телефона у Николаева не было. Он жил в новом районе, и телефон здесь планировали на 1979 год.
Дверь отворила мамаша Николаева. Это была кокетливая старуха. Вечная женщина. Алена про себя называла ее «жабка» – уменьшительно от слова «жаба». Жаба – грубо. А жабка – как раз.
Николаев был связан со своей мамой таким образом, будто ему при рождении забыли обрезать пуповину, и у них до сих пор общее кровообращение. Николаеву шел тридцать второй год, но он был пристегнут к жабкиной юбке большой английской булавкой.
Таких мальчишек в своем отрочестве Алена дразнила «мамсик». У них во дворе жил такой. У него, наверное, было какое-то имя, но его никто не знал. Все звали его «мамсик».
Иногда Николаев устраивал бунт и исчезал. Жабка не волновалась. Она знала: ее бре-ке-кекс вернется в болото, она накормит его червями и личинками и сама приведет ему Дюймовочку. Так оно и бывало!
Однажды жабка сказала Алене: «У меня в вашем возрасте уже было двое детей». Алена ее поняла. Она хотела сказать: «Выходите замуж, обзаводитесь семьей, а не теряйте времени возле моего сына. Все равно у вас с ним ничего не получится».
Алена и жабка не нравились друг другу. Без причин. Просто не совпадали электрические поля. А может быть, была причина: Николаев. У них был один объект любви, и каждой хотелось владеть им безраздельно.
– Здравствуйте, – поздоровалась Алена.
– Добрый день, – отозвалась жабка, несколько удивившись появлению Алены и ее боевому оперению.
– А Саша дома? – спросила Алена.
– Саша на работе, – ответила жабка очень вежливо и даже как бы сострадая, что Алена до сих пор не обзавелась семьей, а бесперспективно бегает за ее сыном.
– Его на работе нет. Я только что оттуда.
– Не знаю. Во всяком случае, мне он сказал, что он ушел на работу.
Алене захотелось сказать: «жаба». Но она справилась с желанием и сказала:
– До свидания.
Алена спустилась пешком до первого этажа. Вышла на улицу.
Двор перед домом был засажен зеленью. Высокая костистая старуха широко шагала, как послушник, тащила за собой шланг.
Алена остановилась в раздумье. Николаев пошел на работу и не пришел на работу. Значит, что-то случилось. Может быть, он попал под машину?
Она подняла голову, разыскивая глазами окна Николаева.
Жабка маячила в окне, и даже отсюда были видны ее остановившиеся, встревоженные глаза. Видимо, ход ее мыслей был тот же, что и у Алены. Определенные ситуации рождают определенный штамп мышления.
– Вера Петровна! – позвала Алена.
Жабка тут же высунулась в окно.
– А вы не знаете, где бюро несчастных случаев?
Жабка тут же исчезла, может быть, рухнула в обморок.
Алена подождала немножко, потом пошла, в раздумье, к автобусной остановке.
Если Николаев попал под машину, то его скорее всего отвезли в Склифосовского. Можно выпросить халат и войти к нему в палату. Войти и осторожно лечь возле него на кровать. Николаев будет лежать в ее флюидах, как в теплой ванне, и ему не будет больно. И не будет страшно. Она подвинет губы к его уху, тихо спросит:
– Ты меня слышишь?
Он сомкнет и разомкнет ресницы, как бы кивнет ресницами.
– Я устала, – прошепчет Алена. – Мне надоело. Я больше ничего не хочу.
Он опустит ресницы на щеки. От угла глаза к уху двинется некрупная, непрозрачная слеза.
Николаев пошел на работу и не пришел на работу. Может быть, с ним действительно что-то случилось. А может быть, и другое. Вернее, другая.
Алена остановилась, парализованная догадкой. Она вспомнила, как однажды, в начале их любви, Николаев не пошел на работу. Алена была тогда для него важнее всех тайн Земли. Он не боялся бесчестья, которое падет на голову прогульщика, не побоялся бы любого возмездия. Он тогда не пошел на работу, и они отправились в кино. Из кино в кафе. Потом бродили по улицам, сцепив руки.