Ладно, все вечером, потом все. Сейчас – встреча с Капитаном. Еще в понедельник позвонили из театра, предупредили: «Владимир Игоревич, вас желает видеть главный режиссер».
Чего же он хочет? Может быть, сделать артиста Виленина заслуженным артистом Вилениным? Или дать ему новую роль, хорошую, интересную, большую роль? Или он каким-то образом прознал о спектакле у мебельщиков и хочет поставить что-нибудь на пару с талантливым учеником?
Владимир еще потому был такой храбрый – и с Павлом Петровичем, когда требовал отстать от его артистов, и позже, когда сам решил установить систему штрафов за незнание роли, – что надеялся вскоре заняться настоящим хорошим делом в родном театре. Рисковал, зная, что у него вот-вот появится запасной аэродром. И все же по дороге в Средний Камерный, предвкушая заманчивое предложение от Капитана, Владимир порадовался тому, что ему не придется отказываться от мебельного спектакля ради сохранения чувства собственного достоинства. Эдуард официально принес извинения от имени всех высокопоставленных лиц. Значит, можно пока не думать, у кого перезанять, чтобы расплатиться с долгами. Ведь неизвестно, когда начнется новый грандиозный проект, к которому его хочет привлечь Капитан, и будет ли он достаточно прибыльным?
Он свернул во двор, оставил машину на условно-театральной парковке, рядом с капитанской иномаркой, обошел здание Среднего Камерного. Около служебного входа курили рабочие сцены. Поздоровались, посторонились. Вахтер пропустил не проверяя документы – знает всех, кого надо, в лицо. А кого не знает – не пропустит, будь у того хоть трижды выправленные бумаги.
На лестнице пахло сыростью, хотя подвал давно уже был осушен и освоен экспериментальной студенческой труппой «Трюм». Владимир поднялся на второй этаж, взглянул на часы – да, он вовремя – и постучал в кабинет главного.
– Можно, – крикнул Капитан. Он всегда говорил либо «можно» либо «потом». Не выясняя, кто к нему просится и зачем.
Поздоровались, обменялись дежурными фразами. Владимир сел на стул у окна. Огляделся.
За окном уже шелестел дождь. В открытую форточку врывался прохладный свежий ветер. Морской ветер.
Капитан перебирал на столе бумажки, как бы собираясь с мыслями. Наконец коротко объявил, что в спектакле «Зойкина квартира» уже в ближайшую среду вый дут на сцену два новых артиста. Курильщик опиума, ну эту роль всегда дают молодежи, на пробу, и Обольянинов.
– А я? – глупо переспросил Владимир.
– Тебя переводим пока во второй состав. Извини, что так внезапно, – но так уж. Мы с середины августа репетируем, и вот – парень полностью готов, нельзя его больше держать, пора выпускать.
– Какой парень?
– Наш парень. Хороший. Бурцев.
– Бурцев? Но он же… У него типаж… – Владимир насупил брови, выдвинул вперед нижнюю челюсть. «Не графский типаж», – хотел он сказать, но Капитан его перебил:
– Бурцев много снимается. На него идет публика.
– Я тоже снимаюсь! – попробовал бороться Владимир. – Я снимался в этом сезоне уже дважды: в роли обезображенного трупа и в роли офисного работника. Последнюю роль оценили даже настоящие офисные работники. Меня узнавали в магазине! Мне уступили последнюю курицу…
– Ну видишь, у тебя сериалы теперь есть, курятину кушаешь. Не пропадешь. Не могу же я заменять Гуся, у него, кроме театра, вообще ничего нет!
Он такой мудрый и справедливый, наш Капитан. Только почему-то от этого не легче.
– Да ты не расстраивайся. Я веду переговоры с одним молодым дарованием. Попробуем сделать что-то с ним вместе. Несколько, может быть, постановок. Дадим тебе новую роль. Ты мелькай в сериалах, мелькай, лишним это не будет.
А ведь еще месяц назад распекал кого-то – да того же Бурцева – за то, что тот отпросился, сказавшись больным, а сам побежал сниматься. Распекать распекал, но в это же самое время за спиной у Владимира репетировал с ним Обольянинова!
Он взглянул в окно. Никакого дождя – просто ветер перебирает ленты вертикальных жалюзи, они соприкасаются друг с другом и издают шорох, похожий на стук дождевых капель по подоконнику. Все не то, чем кажется. Все – спецэффекты.
Зазвонил на столе телефон. Капитан и Владимир попрощались, улыбаясь друг другу, как два борца, один из которых только что здорово приложил другого об пол.
Владимир прошел по коридору, свернул в боковое ответвление и оказался за кулисами. В темноте споткнулся о какую-то деревянную подпорку. Бесшумно выругался и похромал вперед. На сцене репетировали «Зойкину» – помреж прогоняла самое первое появление Обольянинова. Должно быть, оно никак не давалось новоявленному графу.
Видно, не далось опять. Помреж подошла к Бурцеву, что-то прошептала. Тот взорвался:
– Закат, да, закат! Голый закат! Над всей этой вашей Садовой! Гнусен он! Что я еще забыл?
– Вы – граф.
– А что, у графьёв ломка какая-то особенная? Помреж снова что-то прошептала.
– Ладно, понял, понял. Поехали сначала. Владимиру было странно и страшно смотреть на нового исполнителя роли, которую он создавал сам. Как будто ты умер, а никто не заметил: на твоем месте тут же появился другой, которого принимают за тебя. Он запомнил все твои манеры и жесты, он старается, он играет тебя, но он – не ты! А этим, окружающим, словно и дела нет. И ты, мертвый, бессильный, ничего не можешь сделать. Не можешь подбежать к ним, живым, дернуть за руки, закричать: «Смотрите, вот же я, а он – самозванец!»
А может, и правда – им все равно? Лишь бы человек исполнял свои функции, произносил свои реплики, вел себя так, как написано в сценарии, а что у него внутри, что он чувствует, кто он – всем до лампочки.
Проскочили «закат над Садовой» – Бурцев вроде как понял, что от него требуется. Не останавливаясь, двинулись дальше.
Владимир вернулся в коридор, спустился на первый этаж, выбежал на улицу, добрался до угла, остановился. Тут можно отдышаться, постоять, осознать случившееся – без помех. Никого видеть не хочется – коллег в особенности. Предатели! Какие же все предатели! Репетировали с новеньким, и хоть бы одна сволочь позвонила, предупредила. Он бы не выглядел так глупо во время разговора с Капитаном. А, впрочем, видал его Капитан и в более глупых ситуациях.
Но, батюшки, как роль-то жалко! «Зойкина» – главный спектакль Среднего Камерного, на который толпами продолжают идти зрители. И вот именно из него Владимира и вышибли! Ну не вышибли еще, а пока только перевели во второй состав: и то утешение. Когда у Бурцева будут неотложные съемки, вспомнят Виленина, позвонят ему – и он прибежит. Прибежит ведь? Без сомнения. Одно хорошо: Елена не сможет быть на спектакле в среду. Невозможно сказать ей правду, пришлось бы выкручиваться, врать, приукрашивать действительность.
Все, хватит себя жалеть. Пора идти отсюда. Шаг за шагом – к машине. Домой – на тихой скорости. Там – привести в порядок гараж.
Вот шаг, вот еще шаг, и еще. Поворот за угол. А за углом ржавая дверь, обычно закрытая, – отдельный вход в «Трюм». На этот раз она распахнута: заходите, гости. Владимир, сам не зная зачем, решил зайти. Спустился вниз на пять ступенек. Ни вахтера, никого. Вверх, в темноту, уходит шаткая винтовая лестница. Туда идти не надо, лучше – вперед, на свет. Вот тут, видно, будет гардероб. Пока же стоят ничем не огороженные вешалки, на них висит одежда, какие-то сумки, шапки.