– Oui, sans doute, c’est l’air français qu’y ont mis le Poussin et Claude Lorrain [299] , – сказал Джек.
– Et Corot [300] , – добавил генерал Гийом.
– Stendhal aussi a mis quelque chose de français dans ce paysage [301] , – сказал майор Маркетти.
– Aujourd’hui, pour la première fois, je comprends pourquoi Corot, en peignant le Pont de Narni, a fait les ombres bleues [302] , – сказал Пьер Лиоте.
– J’ai dans ma poche «Les Promenades dans Rome», – сказал генерал Гийом, доставая из кармана мундира книгу. – Le Général Juin, lui, se promène avec Chateaubriand dans sa poche. Pour comprendre Rome, Messieurs, je vous conseille de ne pas trop vous fer à Chateaubriand. Fiez-vous à Stendhal. Il est le seul français qui ait compris Rome et l’Italie. Si j’ai un reproche à lui faire, c’est de ne pas voir les couleurs du paysage. Il ne dit pas un traître mot de vos ombres bleues [303] .
– Si j’ai un reproche à lui faire, c’est d’aimer mieux Rome que Paris [304] , – сказал Пьер Лиоте.
– Stendhal n’a jamais dit une chose pareille [305] , – сказал генерал Гийом, нахмурив брови.
– En tout cas, il aime mieux Milan que Paris [306] .
– Ce n’est qu’un dépit d’amour, – сказал майор Маркетти. – Paris était une maîtresse qui l’avait trompé bien des fois [307] .
– Je n’aime pas, Messieurs, vous entendre parler ainsi de Stendhal. C’est un des mes plus chers amis [308] , – сказал генерал Гийом.
– Si Stendhal était encore Consul de France à Civitavecchia, – сказал майор Маркетти, – il serait sans doute, en ce moment, parmi nous [309] .
– Stendhal aurait fait un magnifique oficier des goums, – сказал генерал. И добавил, обернувшись с улыбкой к Пьеру Лиоте: – Il vous ravirait toutes les jolies femmes qui vous attendent ce soir à Rome [310] .
– Les jolies femmes qui m’attendent ce soir, ce sont les petites filles de celles qui attendaient Stendhal [311] , – сказал Пьер Лиоте, круг знакомств которого в Риме был довольно обширен, он рассчитывал обедать в тот вечер во дворце Колонна.
Я взволнованно слушал французские голоса, французские слова, мягко летавшие в зеленом воздухе, быстрое легкое произношение, учтивый сердечный смех, столь свойственный именно французам. Я испытывал стыд и сожаление, словно был виноват в том, что купол Святого Петра не был Эйфелевой башней. Я хотел бы извиниться перед ними, попытаться убедить их, что это не моя вина. Мне тоже хотелось бы в тот момент (я знал, это было бы им по душе), чтобы город внизу, на краю горизонта, был не Римом, а Парижем. Я молчал, слушая, как мягко порхают между ветвей французские слова, и притворялся, что не замечаю, как взволнованы эти закаленные солдаты, эти храбрые французы, как они пытаются спрятать свое волнение и слезы за легким веселым разговором.
Мы надолго замолчали, глядя, как купол Святого Петра мягко покачивается в глубине долины.
– Vous en avez de la veine! [312] – воскликнул вдруг генерал Гийом, хлопнув меня по плечу, и я почувствовал, что он думал о Париже.
– Мне жаль, – сказал Джек, – мы должны оставить вас. Уже поздно, и генерал Корк ждет нас.
– Пятая американская армия захватит Рим и без вас… да и без нас, – сказал генерал Гийом с едва заметной горькой иронией в голосе. И, сменив тон, с грустной и насмешливой улыбкой добавил: – Пообедаем в нашей столовой, потом я вас отпущу. Колонна генерала Корка не тронется, с позволения Святого Отца, раньше двух или трех часов. Пойдемте, господа, нас ждет кускус.
В тени больших, населенных птицами падубов на маленькой поляне стояли в ряд несколько столов, которые гумьеры притащили из брошенных хозяевами домов. Мы сели за стол, и генерал Гийом, указывая на двух черных, худых, как ящерицы, монахов, крутившихся среди марокканцев, рассказал, что едва прошел слух о прибытии гумьеров, все крестьяне убежали, осеняя себя крестом, будто уже почуяли запах серы, а из близлежащих монастырей сразу пришел целый отряд святых братьев, чтобы обратить марокканцев в веру Христову. Генерал послал офицера просить братьев не приставать к арабам, но те ответили, что у них указ крестить всех марокканцев, потому что Папа не желает видеть турок в Риме. Действительно, Святейший Отец обратился по радио к союзному командованию, выражая пожелание, чтобы марокканская дивизия осталась за воротами Вечного города.
– Папа непоследователен, – смеясь, сказал генерал Гийом. – Если он согласился быть освобожденным армией протестантов, то почему он не хочет видеть среди своих освободителей и мусульман?
– Может быть, Святой Отец, – сказал Пьер Лиоте, – был бы менее суров к мусульманам, если бы знал, какого высокого мнения гумьеры о его мощи. – И рассказал, что три тысячи женщин, нашедших приют на папской вилле, произвели огромное впечатление на марокканцев. Три тысячи жен! Папа, без сомнения, самый могущественный правитель в мире.