Он был неправ. Во-первых, я без сисек, максимум второй размер, а во-вторых – я не обычная баба. Я могу притвориться обычной. Но я – другая. Моя планета: письменный стол, чистый лист бумаги и сосредоточенность. Мне интересна по-настоящему только эта жизнь – между небом и землей. А все остальное – это сопутствующие товары.
Я начала жить в свои двадцать шесть лет, когда опубликовали мой первый рассказ. Все, что было до этого, включая любовь, – не имеет красок. И все, что было после, – тоже легкий мусор. Исключение – материнство.
Мы на седьмом этаже забеременели все и разом: я, Ланочка, Надька и еще две пары. Ходили с животами, а потом с колясками. У Ланочки родился мальчик, у меня девочка. Я до сих пор скучаю по своей маленькой дочке. По ее мордочке, запаху, первым словам. Сейчас она выросла, у нее свои дети, но я все равно вижу в ней ту, годовалую. Я до сих пор слышу, как она произносит: «Баба ся, ся, ся…» Это значит: «Баба шла, шла, шла, пирожок нашла».
Сейчас вспоминается только счастье материнства. А ведь есть еще и каждодневный труд, тяжесть одинаковости. Как лошадь в шахте по кругу. Довольно утомительно и скучно. Тогда почти не было домработниц. Домработницы появились последние двадцать лет в связи с развалом Союза. В шестидесятых годах все падало на одни руки. Это называлось «женская доля».
Однажды вечером заглянул Ланочкин муж, Миша Королев.
– Сходим в кино, – предложил он мне. – Меня Ланка отпустила.
Я тут же стала одеваться.
– А я? – спросил муж.
– А ты с ребенком посиди, – распорядилась я.
– Интересно… – обиделся муж.
– Но ведь ребенок не может остаться один.
И в самом деле.
Мы с Мишей отправились в соседний кинотеатр. Половина зала была из нашего дома.
Соседи округлили глаза. Все знали, что у Миши и Ланы грудной ребенок, и с какой это стати он приперся в кинозал с чужой женой. Совесть есть?
Да и я не лучше. Стою себе как ни в чем не бывало. Ищу свое место.
Мы с Мишей уселись в середине зала. Свет погас.
Я подозревала, что Миша начнет оказывать знаки мужского внимания, возьмет за руку, например. Ко мне приставали все и всегда, на всякий случай, вдруг повезет… Но Миша сидел себе спокойно и ни о чем таком не думал. Когда ему хотелось сделать комментарий, он чуть склонялся к моему уху, чтобы не мешать остальным. Миша вел себя незаинтересованно, будто он пришел с другом, а не с молодой женщиной, почти девушкой.
Кино окончилось. Все встали. Соседи по дому старались не смотреть в нашу сторону, брезгливо отворачивались, а некоторые, наоборот, пялились.
Мы пошли домой. Миша пребывал в прекрасном настроении. Легкий морозец бодрил. Миша взбежал на пологую горку и съехал на ногах. Я тоже взбежала и съехала. Мы были счастливы тем, что поменяли картинку перед глазами. Вместо кормления, пеленок, качания на руках – вольная пробежка по морозцу и луна над головой. И свобода, пусть даже временная и короткая.
Миша стал рассказывать, как он познакомился с Ланочкой. На автобусной остановке. А через месяц они поженились. Любовь вспыхнула сразу и, не угасая, горит ярким пламенем. Он иногда думает: какой был бы ужас, если бы он пришел на остановку в другое время. Опоздал.
Кто-то считает Ланочку похожей на ворону, а для него она похожа на царицу Клеопатру. И действительно похожа. И понятно, почему Клеопатра соблазнила двух царей: Цезаря и Антония. Было в ней нечто большее, чем красота.
Я с Ланочкой дружу и никогда не создам аварийной ситуации, да и Миша не мастер для ситуаций. Есть мужчины, которые постоянно шьют глазами по сторонам, ищут приключения на свою задницу. Они называются «бабники». Миша не бабник. Он однолюб. Людка дразнила его «одноюб», в смысле бегает за одной юбкой.
Однолюбы способны ценить то, что имеют. Им повезло. И с ними повезло.
Мой муж совмещал в себе бабника и семьянина. Самый распространенный тип. Эта категория мужчин называется: «заботливый, неверный муж».
Однолюбы, как правило, люди занятые, увлеченные делом. Жалко тратить время на суетное, преходящее.
Миша был из таких, но ему, как и мне, хотелось прерывать одинаковость жизни. Все-таки семья – это, как ни говори, болото, которое засасывает. И хотелось вытянуть себя за волосы, как Мюнхгаузен, и кинуть в праздник, даже такой незначительный, как кино.
Мы стали довольно часто бегать в кино. Соседи привыкли и уже не обращали внимания. Сплетничали потихоньку, но скоро перестали, поскольку ничего не менялось. Семьи оставались в прежнем составе. Дети стремительно росли. Через год они уже ходили, а через два начинали говорить.
Наш седьмой этаж жил весело. Мы постоянно собирались без видимых причин, пили и пели, радовались жизни. У Миши была любимая песенка, я запомнила первый куплет:
Капитан сказал матросам:
«Поднимайте паруса!»
Сам пошел к себе в каюту
Рвать на жопе волоса.
Я смеялась. Это было смешно и бессмысленно одновременно. Приходили соседи, Людка и Надя со своим умным Женей. Перемещались из квартиры в квартиру. Весь седьмой этаж включался в праздник. В двадцать шесть лет жизнь кажется бесконечной. Не будет ни старости, ни болезней. Всегда все будет так, как сейчас. Миша любил стащить с себя рубаху и играть бицепсами. Все невольно любовались его рельефным торсом. А Ланочка говорила:
– Это наследственное. У него дед был грузчик из Таганрога…
Мне удалось купить в немецком магазине пояс-корсет. Пояс утягивал бедра, застегивался на бесчисленное количество мелких крючков. Подобную сбрую наверняка надевала Вера Холодная в период немого кино. Было в этом корсете нечто неуловимо женственное, трогательное и интимное. И немножко вызывающее. Впору выскакивать на сцену и танцевать канкан.
Мне стало обидно, что никто не видит. Муж не считается. Нужен глаз художника.
Я забежала к Ланочке и тут же в дверях похвасталась:
– Посмотрите, что я купила… – И задрала юбку. И победно огляделась по сторонам.
В кресле сидел отец Ланочки, профессор Шумский, и ее мама – крупная пожилая женщина. Здесь же присутствовал Миша, которому ничего не оставалось делать, как посмотреть на мой прикид.
Все молчали.
Молчание бывает разное, а именно: нежное, скорбное, испуганное. Это молчание было ошеломленным. У профессора в глазах стоял вопрос: что сие означает? Пришла молодая девица, задрала юбку, показала практически голый зад.
Жена профессора не сомневалась, что демонстрация белья предназначалась Мише. Мишу открыто соблазняют на глазах у жены.
Ланочка не сомневалась ни во мне, ни в Мише, но она была смущена нарушением протокола. У старших своя мораль, и не следует смущать их в доме родной дочери. Что за расхристанность? Неужели меня никто и никогда не воспитывал?