– Не смейте так про себя говорить, Вася! – Машенька откинула голову назад и взглянула прямо в зеленые, цвета сибирского зимнего неба глаза Васи. – Не верьте, кто скажет. Запомните: вы добрый и чуткий. А такие дураками не бывают. Так Господь устроил.
– Спасибо вам, Машенька, за ваши слова, – сказал Вася и покраснел, сперва шеей, а потом и лицом. – Я вам взамен скажу, так бы не решился: вы на ангела с картинки похожи. Я на ярмарке видел, хотел купить, маменька денег не дала: сказала, у меня вкус как у извозчика. А я – кто же? Третий год извозом хожу… А ангел красивый был, весь в серебряной пудре, просто мочи нет глядеть. Вот и вы такая же… А я еще спросить хотел: вы с тетенькой Марфой Парфеновной в божественном разбираетесь, скажите – ангелы, они мальчики или девочки?
– Ой, Вася! – Машенька прыснула и, отчего-то совершенно не смущаясь, уткнулась лицом в шею юноши. От Васиной кожи пахло кипяченым, слегка пригоревшим молоком. «И обязательно с пенками!» – подумала Маша, которая, в противоположность большинству детей, обожала пенки. – Я думаю, ангелы – они не мальчики и не девочки. Так бывает в природе. Вот, например, березы, они тоже на ангелов похожи… («Тоже! – усмехнулась про себя Машенька. – А еще кто? Что-то не вижу…» Однако к березам она с детства и впрямь ощущала какое-то особое сродство. Если находила дерево с изрезанной корой, становилось больно, будто сама палец порезала.)
– Ага! – обрадовался Вася. – Бывает. Я знаю. Вот червяки дождевые. Я раньше много смотрел. И за ними, и за муравьями. Пока батюшка к извозу не приставил. Так интересно все. А мальчиков и девочек у червяков и вправду нету. Я б заметил…
в которой Машенька Гордеева знакомится с новым управляющим, а Серж от лица Дмитрия Опалинского пытается подружиться с инженером Печиногой
От дверей собрания до самой улицы – чистые деревянные мостки. Маша, почувствовав опору под ногами, перевела дыхание. Поправила съехавший платок. Ох, волосы под ним небось – колом. Какова покажусь? Хорошо хоть в сенях – свет и зеркало стоячее, а все равно толком не уберешься. Войду, и они смотреть будут. И Златовратские, и ссыльный этот, и товарищи батюшкины. И Николаша… Она невольно глянула в сторону коновязи – Николашин чалый конек уже стоял там…
– Славно-то как, Марья Ивановна, – Вася, улыбаясь во весь щербатый рот, оглядывался по сторонам, – осенью пахнет… чуете?
– Чую. – Она бросила заталкивать под платок выбившиеся пряди – все равно без толку. – Вы, Васенька, идите, я догоню. Спасибо вам. И ты, Аниска, возвращайся домой.
Вася послушался, и Аниска, после неизбежных пререканий (мол, велено сдать барышню на руки Ивану Парфеновичу, и все тут), – тоже. Маша дошла до крыльца; остановилась, взявшись за резную балясину. Посмотрела вверх, глубоко вдыхая сырой, полный горькой свежести воздух.
И впрямь славно. Эти бегущие по ветру сизые клочья в небе… галки орут. Мокрый осиновый лист прилип к забору, такой алый, яркий, аж глаза режет. Вот как понять: сиротское это время – осень, и на душе так неуютно, тревожно… а хорошо! Она размотала платок, тряхнула головой – растрепанная коса тяжело упала за спину.
– Зря это вы, простудитесь.
Она вздрогнула. Обернулась резко, забыв, что неустойчива и должна обязательно за что-нибудь держаться. И тут же представила, как могла бы растянуться, и краска бросилась в лицо. Да что же это, вечно все не слава богу – и перед кем!.. Новый управляющий, остановившись на дороге, весело глядел на Машу. От этого взгляда она то ли рассердилась, то ли просто осмелела и заявила в ответ:
– Сами-то! Мне к холоду не привыкать, а вот вы…
Он засмеялся. Тряхнул непокрытой головой, светлые волосы – куда светлее, чем у нее, – упали на лоб и тут же опять взлетели от ветра. Мальчишка, подумала Маша. Неужто и правда – из самого Петербурга, ученый, Горный институт кончил?..
– Жалко, крылышек нет, – посетовал инженер, переведя взгляд с нее на грязную лужу, которую ему предстояло одолеть, – у вас-то у всех при таком климате наверняка отрастают… наподобие как у эльфов… – Он ловко перепрыгнул лужу и, быстро пройдя по мосткам, остановился возле крыльца. Снова поглядел на Машу, и она осторожно шагнула назад, спасаясь от этого веселого взгляда снизу вверх (господин Опалинский был высок, но Маша – на крыльце – все-таки выше).
Что глаза-то у него – в зелень… У тальника листья такие, когда их ветром выворачивает… И веснушки точно как у Васи. А где мошка покусала, не сошло еще… Ох, да о чем я думаю – уставилась, да еще стою перед ним простоволосая, как последняя дура!
Будь у нее и впрямь крылья – кинулась бы прочь опрометью, а так только крепче ухватилась за балясину. Впрочем, Опалинский, далекий от Машенькиных сложных переживаний, вовсе не собирался ее смущать.
– Не будем дожидаться официальных представлений, ладно? Понаслышке-то уже знакомы. Я вас и видел вчера: шли мимо конторы…
Маша тотчас вспомнила, как, по наущению зловредной Аниски, ходила вчера мимо конторы – якобы за каким-то важным делом, а по правде-то – чтобы вот на него, на этого нового инженера, посмотреть, хотя он ей совершенно ни с какого боку не нужен. Посмотреть так и не удалось; ему, значит, повезло больше.
Ох, тоже еще – везение!..
Тут, к счастью, Опалинский вновь переключил с нее внимание – на собственные сапоги, без особого успеха пытаясь отскрести с них грязь о скобу, прибитую у порога.
Отчистив по возможности сапоги, будущий управляющий оглянулся назад и как-то нервно, на манер породистых лошадей, передернул плечами. Машенька взглянула туда же, но не заметила ничего и никого, кроме вывернувшего из-за угла и неспешно идущего по улице Матвея Александровича Печиноги.
– Не правда ли, на пушкинского Командора похож? – заговорщицки шепнул Опалинский. – Идет за мной от самого трактира. Я предложил вместе в собрание пойти, так он как будто не услышал. Вышел минуту спустя, и вот всю дорогу сзади шаги: шляп, шляп! Шляп, шляп! Хорошо, право, что еще не стемнело. Жуткая личность!
Машенька невольно улыбнулась сравнению (в идущем через грязь невозмутимом Печиноге и впрямь было что-то от сошедшей с постамента статуи), потом стала серьезной.
– Он неплохой человек, только несчастный. А специалист вообще редкий. Так батюшка говорит, Матвей Александрович на него уж десять лет работает.
– Может быть. Вам, коли вы накоротке, виднее. Но так, на свежий взгляд… И тетрадь эту, вон глядите, с собой под мышкой несет. Зачем ему, что он с ней ни на миг не расстается?
– Матвей Александрович ни с кем накоротке не знается. И про тетрадь никому не известно. Только то, что она всегда с ним. У него ведь не спросишь. А и спросишь – не ответит.
– Я и говорю – дюже странен ваш Матвей Александрович. – Опалинский скорчил преуморительную рожицу, явно стремясь вернуть улыбку на Машенькино лицо.
Машенька послушно улыбнулась, а Опалинский-Серж еще раз взглянул через плечо на подошедшего почти к калитке Печиногу и украдкой поморщился, припомнив вчерашнюю сцену, по сей миг раздражающую своей абсурдностью.