Убираю руку от Мисти. Впиваюсь ногтями в мякоть ладони – больно. Впиваюсь сильнее. Боль тоже усиливается, но ощущение нереальности сохраняется.
– Он здесь? – спрашивает отец. – Здесь? Ты его видишь? Слышишь? – Папа очумело смотрит на меня, потом озирается по сторонам.
Я по-прежнему чувствую себя лишь свидетельницей происходящего, как будто события разворачиваются по другую сторону толстого стекла. Буквально заставляю себя ответить на вопрос отца:
– Нет, я его не вижу. Здесь его нет. Во всяком случае, я не чувствую его присутствия.
– Но он был.
– Если только это не очередной несчастный случай, – замечает мама. Мы с отцом смотрим на нее. – Если бы не цепочка предыдущих событий, мы бы сейчас говорили по-другому. И никто бы не сомневался, что смерть Мисти – ужасный несчастный случай.
– Сарита, ты в своем репертуаре. Отказываешься верить. Но гибель Мисти – из той же цепи.
– Никто его здесь не видел. Ты лишь подставил таз под батарею, чтобы слить воду.
– И все равно я виноват! Есть же меры безопасности. А я ими пренебрег.
– Он не действует в одиночку, – бормочу я.
– О чем ты, Ник?
– Я оказалась его невольной сообщницей. Я дала Кристи воду. Я толкнула Гарри.
– Ник, мы это уже обсуждали, – отмахивается отец. – Твои поступки были непреднамеренными. Ты никому не хотела причинить зло…
– И ты, папа, тоже. Мы не злодеи, но, сами того не желая, творим зло. Возможно, мы и не виноваты, но и безвинными жертвами нас не назовешь. Ни меня, ни тебя. Мы – часть этого зла.
«Они тебе врали. Это был не несчастный случай, а убийство».
– Ник, ты не часть зла, – возражает отец. – Зато я кругом виноват. Теперь наша бедная Мисти. Я ведь люблю нашу собаку. Мы все ее любим… Любили. Конечно, ее уже никакими словами не вернешь. – Он сползает на пол и сжимается в комок.
– Прекрати! – Мама берет отца за локоть и трясет. – От твоего признания никому не легче. Кларк, ты неделями подряд твердил, что все это не просто так. Я тебе не верила. Теперь верю. Слышишь? Я тебе верю. И мне страшно. Он у нас в доме, подобрался к нашей дочери. Твои предчувствия оправдались. И что теперь? Что нам делать? Что?
Отец не может успокоиться. Мама трясет его, потом и сама принимается плакать. Я уже не помню, когда в последний раз видела ее плачущей. Она всегда такая собранная, уверенная в себе. Мама умеет оставаться спокойной в кризисных ситуациях. На ее сдержанность и помощь рассчитывают испуганные роженицы, и мама помогает их детям благополучно появиться на свет. Боль, страх, кровь, паника – мама справляется со всем. Все ей подвластно.
Она больше не пытается успокоить отца, стоит, раскачиваясь из стороны в сторону.
Мои родители – взрослые люди. Им уже за тридцать. Но сейчас я вижу двух беспомощных, испуганных ребятишек.
Медальон под футболкой холодит мне кожу. Я знаю, кто на самом деле виноват и с кого надо спрашивать.
Роб ушел из жизни моих родителей. Ушел семнадцать лет назад, остался в прошлом. Я вернула его. Можно сказать, сама позвала. Если бы я не рылась в маминых вещах, не совала бы любопытный нос туда, где ему нечего делать, Роб не нашел бы нашу семью. А сейчас… Кристи мертва… Девчонки в больнице. Роб сыграл на моей ревности, гордости и эгоизме. Получается, я не исполнительница. Зачинщица – вот я кто.
Мало человеческих трагедий. Теперь еще и Мисти – моя любимая собака, добрейшее создание… мертва. И снова из-за меня. Я отказалась сделать то, что он хотел. Сказала «нет». А Мисти расплатилась за мое «нет».
Я закрутила этот вихрь, и я должна его остановить.
Отец начинает с лопаты, но затем берет в руки кирку. Мы с мамой стоим под зонтом и наблюдаем, как он с остервенением долбит землю. Кирка взлетает вверх и ударяет по сухой, неподатливой корке. Через десять минут изнурительной работы отцу удалось снять лишь поверхностный слой.
Он останавливается, опирается на ручку кирки и, тяжело дыша, смотрит вниз.
– Не земля, а камень, – ворчит отец.
– Оставь свою затею, – просит его мама. – Так недолго и тепловой удар получить.
– Надо смочить землю.
Отец подходит к садовой стенке и разматывает висящий на ней шланг.
– Кларк, опять вода… – настораживается мама.
– Я не собираюсь обливаться из шланга и поливать других. Открою воду на пару минут. Надо смочить землю.
– Этого нельзя делать. Введен запрет на полив. Ты забыл?
– Земля окаменела. Иначе мне ее не вскопать.
– Понимаю. Но это чревато судебным разбирательством или штрафом.
– Думаешь, на нас донесут?
Мама многозначительно смотрит на ряд ближайших домов. Кружевная занавеска в окне соседки колышется, но не от ветра. Миссис Коллинз не ограничится подглядыванием. Об отцовском самоуправстве будет немедленно доложено в муниципальный совет.
– Неужели стоит рисковать? – спрашивает мама.
Отец поворачивается к дому миссис Коллинз, широко разводит руки и кричит:
– У нас умерла собака! Мне нужно увлажнить землю, чтобы вырыть могилу.
Соседкина занавеска больше не двигается, но отцу некогда вглядываться. Он хватает сопло шланга и подходит к месту предполагаемой могилки.
– Открой воду, – просит он маму.
– Нет.
Мама демонстративно складывает руки на груди.
– Поверни чертов кран!
Мама мотает головой и с поднятыми руками уходит на кухню.
– Ник, пожалуйста, открой кран.
– Пап, ты хорошо подумал?
– Я всего лишь прошу открыть кран. Под мою ответственность. Если им так надо, пусть сажают меня в тюрьму.
Я подхожу к садовому крану. Берусь за горячую металлическую головку вентиля, откручиваю. Обычно хватает двух-трех оборотов. Но сейчас я кручу и кручу вентиль, а в ответ – только шипение. Воды нет.
– Ник, открой кран до конца.
Я послушно выворачиваю вентиль до упора. Шланг по-прежнему пуст.
– Пап, похоже, воды нет.
Отец швыряет сопло на землю и идет ко мне.
– Я открыла до упора.
Отец принимается крутить вентиль сам. Вода не появляется. Отец молча идет в кухню, я топаю следом. Папа стоит возле кухонной мойки и снова крутит краны. Воды нет и здесь. Со стороны фасада доносится оглушительный шум, словно кто-то на полную мощность включил радио. Иду к двери, открываю ее. Теперь уже никто не проскочит мимо моих ног и не помчится по двору. Ни сегодня, ни в другие дни.
По улице медленно движется пикап с громкоговорителем на крыше.