Автостоянка для машин, подлежащих утилизации, была засыпана снегом. Горы железа и до неузнаваемости искореженных авто грузно возвышались над узкими проходами. Все это напоминало муравьиные тропы. Снег заметал редкие следы охранников, изредка проверявших территорию, и словно шапкой покрывал крыши заброшенных автомобилей, врываясь в выбитые окна, оседая на рваных креслах и изуродованных панелях управления.
Отсутствующие стекла напоминали огромные пустые глазницы, а изувеченные капоты и решетки радиаторов – вечный оскал зловещих черепов. Это место вызывало оторопь в любое время суток и в любую погоду, а сейчас, зимней ночью, в свете желтого фонаря и вовсе напоминало морг. Только вместо тел здесь вповалку лежали машины. Хотя сколько человеческих трупов извлекли из них до того, как они оказались здесь, – и не сосчитать.
Фонарь, казалось, и сам съежился от холода, освещая небольшой участок стоянки. А мгла, пожиравшая все вокруг, напоминала хищника, пытающегося поглотить последний светлый клочок земли. Машины послушно тонули во тьме, исчезали в бесконечности, а снегопад лишь добавлял глубины в общую картину.
Еле слышный скрип фонаря на ветру и редкий лай местных собак – единственное, что хоть как-то оживляло это кладбище автомобилей. Сюда привозили разные машины; неизменным было лишь то, что все они были мертвы. Одни исчерпали себя, прослужив на благо человека десятки лет, другие, не успев выехать из салона, вылетели на встречку, окрыленные мощью мотора и смелостью водителя. Сценариев – сотни, но результат один: последнее пристанище здесь в немом ожидании гниения под палящим солнцем, проливным дождем и снегопадом.
Камеры наблюдения, закрепленные по периметру на заборах, работали круглосуточно и фиксировали каждое движение. Ведь, несмотря на кажущуюся бесполезность местных экспонатов, всегда находились желающие забраться на эту территорию: кому-то были нужны детали для машины, кто-то искал не сильно «убитую» резину. Сюда частенько наведывались бомжи, наивно надеясь найти в бардачках хоть что-нибудь ценное. Не обходилось и без подростков, жаждущих острых ощущений. Так что, как только камера фиксировала движение, автоматически включалась запись, а красный индикатор в углу небольшого монитора, находившегося в домике охраны, предупреждал о вторжении. Это освобождало охранников, работавших посменно, от необходимости сидеть сутки напролет перед экраном, высматривая непрошеных гостей.
– Глянь, замигал, – сказал Крепкий, мускулистый парень в камуфляже, один из шестерых охранников, работавших попарно в режиме «сутки через двое».
– Ага, опять какой-нибудь придурок залез, – согласился его напарник по прозвищу Лопух.
Они мало чем отличались друг от друга – особая порода людей, трудившихся здесь не только ради заработка, но и ради отдыха, который они между собой называли «адским трудом». В основном штат состоял из бывших военных, которые могли себе позволить больше не служить Отчизне.
Крепкий неспешно подошел к монитору компьютера и, отхлебнув растворимый кофе из огромной серой кружки, уставился на черно-белое изображение.
В их маленьком домишке на полную работали три обогревателя. Этого было вполне достаточно даже в тридцатиградусный мороз. Из кассетника негромко играл «ЧайФ». Никто из них не торопился покидать островок относительного уюта из-за какого-то сигнала вторжения на территорию. На улице свирепствовал холод, и метель, словно истеричная старуха, продолжала вальсировать посреди груд металлолома.
– Ну, чё там? – поинтересовался из дальнего угла Лопух.
– Да вроде ничё… Может, собака?
– Скорей всего. Не видишь?
– Не-а.
– Пойдешь на обход? – Лопух лениво рассмеялся.
– Ага, щас! Только полы помою! – иронично ответил Крепкий.
– Может, в нардишки?
– Уже в кишках сидят твои нарды. Ну, давай, ёк-макарёк. Чем еще тут заниматься?
Нарды и партейки в дурака были их основным занятием. Они играли в эти игры изо дня в день, изредка перебрасываясь фразами без особого смысла. Работать было несложно, но очень скучно.
– Ну, раскладывай, чё сидишь?
– Да чё их раскладывать-то? Минутное дело.
– Ну, так и раскладывай.
– Нарды на столе, лень вставать. Захвати с собой.
– Вот ты, ёк-макарёк! – возмутился Крепкий. – Подними свою задницу и разложи их сам хоть раз!
– О-о-о-о… – поднимаясь с насиженного места, застонал Лопух. – Ты, конечно, сложный чел.
В этот момент красный индикатор вновь замигал, и камера начала наводить резкость. Близко пролетавшие снежинки мешали объективу настроить фокус, и потому прошло некоторое время, пока исчезла мутная пелена с экрана. Свет от фонаря и так был слабый, а через линзу камеры и вовсе казался тусклым. Но его оказалось достаточно, чтобы разглядеть фигуру, которая стояла прямо посреди освещенного участка земли.
Крепкий снова подошел к монитору.
– О, ёк-макарёк, по ходу, телка какая-то.
– Да ну? – удивился второй.
– Ага, глянь.
Девушка стояла неподвижно, словно потерянная, среди куч металлолома.
– Чё она тут забыла?
– Хрен ее знает.
Девушка шевельнулась и приблизилась к камере.
– Чувак, очуметь, глянь! По ходу, она голая!
Обнаженная молодая женщина не обращала никакого внимания на лютый холод. Мужчины быстро надели теплые куртки с шерстяными воротниками, натянули вязаные шапки на бритые головы и выбежали во двор.
От их домика до фонаря было метров двести. Смотреть не прищуриваясь мешали снег и ветер, но они знали территорию как свои пять пальцев, и им не составило труда дойти до нужного места в лабиринте из металлических трупов. Это был самый центр «Кладбища», откуда в разные стороны уходили тонкие тропинки. Женщины здесь не было.
– И чё?! Куда она делась?! – Крепкий растерянно огляделся, вглядываясь в кромешную тьму.
– По ходу, куда-то делась.
Лопух достал пачку «Мальборо», выбил две сигареты так, что они чуть не вылетели на снег, и предложил напарнику закурить.
– Эй! – закричал Крепкий. – Кто здесь чё потерял?!
Лопух вздрогнул:
– Ты чё орешь?
– Так, а как иначе-то? Заблудится еще.
Тот шмыгнул носом:
– И как быть?
– «Как быть, как быть»… Твой любимый обход придется делать!
– Опа…
– Вот тебе и «опа», ёк-макарёк.
Вряд ли кому-то было бы приятно бродить здесь в поисках непонятно кого, да еще и в зимнюю ночь.