Дело было непростым, но мои летуны справились. Выяснили, что одной его частью владеет некий отшельник, живущий неподалеку от Петербурга. Беззащитный с виду старикан, умеющий ходить между мирами. То есть, силой его не взять. Почует неладное – и перейдет в другую реальность, будто и не было его тут. А вторая часть прибора находится в руках новгородского князя, который приходится тому отшельнику дальним родственником. Старый черт разделил прибор, чтобы он не попал в плохие руки, и вторую часть отдал князю, на защиту которого в случае чего поднимется весь город.
А еще мои разведчики донесли, что из города Петербурга вот-вот отправится в Москву некий непобедимый герой-одиночка, спасший питерцев от нашествия мутантов. И тогда, сам понимаешь, мне пришлось продумать многоходовку…
Кречетов торжествующе улыбнулся, взял со стола графин, налил воды и долго пил мелкими глотками, дергая острым кадыком. А я смотрел на этот кадык, который сдавить бы тремя пальцами – и нет больше слишком уж умного суперученого.
Смотрел – и думал.
Вот оно, оказывается, как все на самом-то деле было…
Сначала крылан расчетливо прострелил мне ногу, и я был просто вынужден добраться до избушки Перехожего. Добрался. Получается, втерся в доверие к деду, который, обеспокоенный осадой Новгорода скведами, решил через меня передать родичу свою часть супероружия. Ну и передал, называется. Да только у Кречетова на этот счет были иные планы. Значит, все-таки не в меня стрелял крылан, а в князя, с расчетом, чтобы тот перед смертью отдал мне собранное оружие для дальнейшей транспортировки к месту назначения.
Которое я благополучно и привез в Шереметьево… Курьер, блин, мать меня за ногу. Вернее, меня-то чего? Вон того лысого умника за ногу, который допил свой стакан, напялил его обратно на графин, и теперь стоит, глядя на меня с задумчивой ухмылкой, словно прикидывая – забить хорошо выполнившую задание лабораторную крысу, или же помиловать пока что. Глядишь, еще что-нибудь полезное сделает.
И я не ошибся.
– Теперь же, когда вы, друг мой, так хорошо выполнили свою миссию, осталась сущая мелочь.
– Что, опять «Бритву» подарить? – криво усмехнулся я.
– Нет-нет, – улыбнулся Кречетов. – «Бритва» мне теперь без надобности. Переход между мирами меня больше не интересует, этот вполне устраивает. Правда, насчет подарка ты не ошибся.
Профессор подошел и ткнул меня пальцем в грудь.
– Теперь мне нужна лишь энергия для моих экспериментов. Много энергии. То есть, тот самый артефакт, что висит у тебя под камуфляжем. Удивляешься, что мы его не забрали? Напрасно. Он имеет ту же природу, что и твоя «Бритва». То есть, его можно лишь подарить, или продать, словом, отдать добровольно.
– Может, все-таки отнять попробуешь? – поинтересовался я.
– Боюсь, в этом случае от моего Шереметьево может остаться лишь очень глубокая воронка, – вполне серьезно отозвался Кречетов. – Поэтому предлагаю: ты мне артефакт, а я тебе – свободу. Хотя, признаться, я не прочь отплатить тебе за все сполна, но сейчас энергия для меня важнее примитивного чувства мести.
– Обойдешься, – сказал я, плюнув профессору под ноги, при этом едва не попав на тщательно начищенный ботинок.
– Что-то похожее я предполагал, – задумчиво произнес Кречетов. – Как я понимаю, боли ты не особо боишься, пытать тебя бесполезно. Поэтому добавлю пищу для размышления. В соседней комнате у меня валяется какая-то мохнатая зверушка, которую моим солдатам не удалось отогнать пинками от твоего бессознательного тела. Догадываюсь, что это твоя ручная обезьянка, судьба которой тебе не безразлична. Поэтому как насчет того, если мой летун будет медленно отгрызать ей лапу за лапой?
Я невольно скрипнул зубами.
– О, вижу, я попал в точку, – рассмеялся профессор. – Ну так как, договоримся?
И снова ткнул меня в грудь своим длинным пальцем, отчего артефакт, висящий на моей шее под камуфляжем, слегка коснулся пластины, вживленной в мою грудь.
И тут меня накрыло… Так же, как тогда, в развалинах, когда я видел здания насквозь, и прекрасно, в деталях смог рассмотреть банду Скорняка, готовящуюся к атаке. Не знаю, может, касание артефакта о пластину, выточенную Букой, что-то замкнуло и столь мощно повлияло на мое сознание. А, может, просто после всех приключений в Питере и его окрестностях с моим организмом произошли какие-то неконтролируемые изменения. Не знаю… Тем не менее, накрыло меня не по-детски.
Сейчас я видел весь огромный комплекс Шереметьево.
БТРы профессора, словно кони в стойле замершие на стоянке…
Пару летунов, лениво парящих над терминалом-«рюмкой», на верхнем этаже которого находились мы с Кречетовым и его охрана…
Несколько десятков замученных рабов, суетящихся по территории аэропорта, перетаскивая какие-то ящики. Рядом с рабами расхаживали все те же летуны-надсмотрщики с кожаными плащами-крыльями и длинными пастушьими бичами в лапах…
Все это я видел отлично. Правда, было в той картине еще что-то. Черное. Похожее на облако, стремительно перемещающееся по земле из глубины аэропорта. Вот нечто сверкающее вылетело из этого облака, и два летуна грохнулись с высоты на землю, корчась от невыносимой боли…
Я видел, как при появлении неведомой опасности взмыли вверх надсмотрщики над рабами, раскручивая в воздухе свои страшные бичи… но тут видение пропало. Исчезло, словно его и не было в помине.
В следующее мгновение я увидел недоуменное лицо Кречетова и услышал собственный смех. Надо же, какое странное ощущение – будто это не я хохочу, а кто-то другой. Правда, оно быстро прошло. Видимо, просто кратковременное последствие всплеска моего нового дара.
– Не понимаю, что я сказал смешного? – раздраженно произнес профессор. – И, кстати, что сейчас с тобой произошло? У тебя были очень странные глаза. Они словно изнутри горели синим светом. Никогда такого не видел.
– Ты никогда больше ничего не увидишь, Кречетов, если немедленно не развяжешь меня, – сказал я, отсмеявшись. – Потому, что тебе осталось жить ровно две минуты, а, может, и меньше.
– Что за чушь? – нахмурился профессор.
– Вспомни свой самый большой страх, – отозвался я. – Вспомни его, а потом просто выгляни в окно.
Я успел заметить, как побледнел Кречетов. Видимо, вспомнил что-то. Потом нерешительно шагнул к окну, глянул вниз…
– Невероятно, – прошептал он. – Опять…
– И опять, и снова, – произнес я с нескрываемым злорадством. В котором, впрочем, немедленно раскаялся.
Куда девался самодовольный вид профессора? Передо мной стоял трясущийся от ужаса старик.
– Помогите… – пролепетал он побелевшими губами, резко перейдя на «вы». – Помогите, прошу вас… Обещаю…
Я вздохнул. Потом проворчал:
– Вряд ли я смогу что-то сделать со связанными руками.