— Могу предположить, что это так. Понимаешь, Оленька, я не могу это утверждать со стопроцентной уверенностью. Даже если мы сделаем анализы крови, лимфы и прочего, то их показатели ничего не будут значить. Вы все знаете, что наша лаборатория давно исследует эту проблему. Были одинаковые показатели, например, у Густава и некоторых молодых людей, но те мутировали, а Густав — нет. Я думаю, что тут кроме генетики имеет значение и образ жизни, и образ мыслей.

— То есть вы хотите сказать, что чистый с грязными мыслями мутирует? — уточнил Николаев.

— Подозреваю, что да.

— А Кондор? — Мина подалась вперёд.

— Думаю, что если он не умер в бою, то жив до настоящего времени. Посмотрите на Профессора: до катастрофы он через день лежал на диализе, перенёс инфаркт, инсульт, а сейчас здоров в меру своего возраста, а ведь ему под сто.

— Почему же вы никогда не рассказывали нам об этом? — Инга требовательно смотрела на Клёна.

— Я пытался вас уберечь. Большие знания — большие печали!

Инга топнула ногой:

— Я каждую ночь приковываю себя наручниками к кровати, потом хожу с синяками на руках! Это так вы хотели меня уберечь?

— Ну, я, во-первых, не был уверен в своём предположении. Всё должно было быть подтверждено экспериментально. А во-вторых, что бы ты стала делать с этим знанием? Или Густав? Могу только предположить, что стали бы более безрассудными, уверовав в свою избранность.

— Почему же умерли мои дети? — мрачно спросил Густав.

— Потому, что твоя жена не была иммунной. Очевидно, этот иммунитет к вирусу не передается по наследству, если только оба супруга не окажутся иммунными.

— А наши дети? — Инга подошла к Володьке.

— Могу только сделать предположение, что они будут иммунными. Когда оба супруга иммунные, детям ничего не угрожает. Поживём — увидим. — Клён повернулся к Ольге. — Я знаю, Оленька, о чём вы сейчас думаете. Но есть такая японская поговорка, я дам её вольный перевод: «С бедой или радостью надо переспать три ночи и только потом принимать решение».

Они проговорили ещё очень долго. Подробно обсудили предстоящий полёт на Готланд, разработали несколько вариантов развития событий. Мать, отец и Клён ушли, уже когда ночь была на излёте.

У Клёна было ещё одно дело. Вчера, когда Игорь передал ему рацию и рассказал о нападении, они с Ахмадом успели связаться с Камилем от имени Первого, подключив диктофон. Сообщили, что антенны захвачены, а немногочисленная община «студентов» покорена. Камиль на радостях разболтал «Первому» об остальных планах Соколиной: похвастался, что теперь он единоличный руководитель общины МГУ, вождь «студентов» и хранитель антенн дальней связи. Радовался, что теперь у Горы будет навалом овощей и новых рабов: «Электорат должен вкалывать, как рабы на галерах». Из болтовни Клён сделал вывод, что руководство Соколиной Горы строит планы не только переманить или захватить специалистов Крылатского, но и захватить строящийся дирижабль, что обеспечит гегемонию этого анклава над всеми остальными. Сегодня Клёну предстояли непростые переговоры с руководителями других анклавов, чтобы восстановить равновесие.

Сборы были недолги, объятья — крепки, проводы — непродолжительны

Россия, Москва, территория Крылатского анклава, год спустя, ноябрь

— Густав, ты где? — дверь приоткрылась, в образовавшуюся щель вначале просунулась голова Ямки, а потом и голова Инги. — Ну у тебя и кавардак!

Ямка вошла в комнату, ткнулась мордой в щёку лежащего на полу Густава. Потом передними лапами наступила ему на спину, привлекая внимание к своей особе.

— Ямка, имей совесть! — Густав вывернулся из-под лап собаки, сел.

Сенбернарша вновь ткнула его носом.

— Хорошая, хорошая, — парень потрепал её по шее.

Собака, удовлетворившись приёмом, прыгнула на диван.

— Ямка, у меня же там бумаги! — возмутился Густав.

Но было уже поздно: Ямка со вкусом растянулась на диване, свесив голову вниз и прикрыв глаза, не принимая никаких претензий.

— Убирать надо! — за Ямку ответила сестра. — Вечно у тебя беспорядок!

— Гений господствует над хаосом, только дурак нуждается в порядке.

Инга подняла с полу думку и бросила её в Густава.

— Заметь, это не я сказал, а Альберт Эйнштейн! Ещё в прошлом веке! Бей его подушкой, а не меня! — Густав рассмеялся, высунул язык, изображая известную фотографию учёного.

— Очень похоже! — парировала Инга, усаживаясь в кресло.

— Э! Я смотрю, вы надолго ко мне! — удивился Густав.

— Надо поговорить, брат, — лицо Инги затуманилось.

Парень уже догадался, о чём пойдёт речь. Инга уже не раз и не два приступала к нему с просьбой поговорить с Имамом насчет включения её в состав экспедиции на Готланд. Мать была против, поэтому последнюю неделю в доме стоял тарарам, каждая из них пыталась доказать другой свою правоту.

— Ты понимаешь, Густав, я не могу потерять Володьку после того, как мы поженились. Я не могу потом бесконечно ждать его, как мать отца. Если уж суждено умереть, то лучше вместе. Может, поговоришь с матерью?..

Густав вспомнил тот вечер, когда мама не позволила Инге без благословения Кондора выходить замуж за Володьку, мотивируя это тем, что только отец может дать ей разрешение выйти замуж за иноверца, ссылаясь на Коран. Точку в этом деле поставил Имам, дав разрешение. Теперь, когда Инга как послушная мусульманская жена хочет следовать за мужем, мать опять воспротивилась.

— Мама просто-напросто боится потерять нас обоих, — Густав хотел как-то оправдать решение матери.

— Так оставайся здесь, а я полечу с мужем, — предложила Инга, тряхнув пепельными косами, уложенными в замысловатую причёску. Ни хиджаб, ни мусульманские одеяния она не признавала, в своё время отстояв свою независимость, несмотря на ругань матери.

— А может, попросить Аишу? Она на мать имеет большее влияние! — предложил Густав.

— Точно!

Инга вскочила с кресла и побежала к двери. Ямка, не торопясь, стекла с дивана, свалив в кучу все бумаги, но возле двери оказалась быстрее хозяйки. С лестницы донесся мерный топот лап и шлёпанье босых ног. Как все в этой семье, Инга не только быстро принимала решения, но и немедленно приводила их в исполнение.

Густав поднялся, глянул на часы: «Пора!» Быстро собрался, поддев под комбинезон теплое белье, застегнул бронежилет, прихватил меховые рукавицы и, насвистывая, стал спускаться вниз. По дороге заглянул в комнату сестры, но друга, а теперь и родственника там не увидел. Володька стоял на пороге гостиной.

— Константин Федорович дал «добро», — услышал Густав конец фразы. — Я полагаю, Мина, что вопрос решен, как бы вы ни противились этому! Я тоже оставляю здесь родителей. Но мы летим не просто так, а за спасением для всех, кто этого заслуживает.