На рубежи атаки батальон выдвинулся еще затемно. А я наблюдал его выдвижение с комфортом, из будки-веранды на крыше ЦУПа. Потому что, если мы не хотели быть раскрытыми раньше времени, нужно было исключить попадание людей в эту будку до начала операции. Ибо за ползущими в росной траве двумя с лишним сотнями людей оставались весьма хорошо видимые отсюда следы, вроде инверсионных следов от самолетов на высоте десятка километров. Конечно, разглядеть эти полосы, теоретически, можно было не только из будки, но окна нижних этажей этого здания, выходящие на летное поле, были забиты фанерой. А от опасности обнаружения из более далеких зданий парней прикрывал легкий туман… И эту часть операции я взял на себя. Потому что если в ЦУП рано поутру припрется какой-нибудь уборщик, его надо будет устранить тихо. И незаметно. А шансов проделать это так, как требуется, у меня было явно больше, чем у любого из моих ребят. К тому же поскольку начало атаки было привязано не к определенному времени, а к моменту фактического прибытия на аэродром автобусов с летчиками, кому-то надо было заметить этот момент и подать сигнал к атаке. Тем более что место под НП было просто идеальным: из будки-веранды ЦУПа аэродром был как на ладони.
Уборщик был. Худой, долговязый очкарик с нашивками связиста. И упокоился он вполне себе тихо. Не смотря на то что, стервец этакий, все что надо заметить тоже успел и уже набрал в грудь воздуха, чтобы заорать. Но… не сложилось. А вот мне потом пришлось еще почти полчаса погромыхивать ведром и шумно возить тряпкой, чтобы другие уборщики, убиравшие помещения этажом ниже, не обеспокоились тишиной и не полезли проверять, чего это там притих их приятель.
Автобусы с пилотами появились около семи утра. К этому моменту прошло уже более получаса с восхода солнца, и, не контролируй я специально свое состояние, меня бы уже, наверное, била нервная дрожь. Ну, еще бы, более двух сотен человек уже на протяжении часа с лишним неподвижно лежит всего в двух-трех десятках метров от дежурных расчетов зениток, пулеметных гнезд, и уже за пределами маршрутов движения патрулей. Не дай бог кто-то, несмотря на все тренировки, хрустнет, звякнет, да пернет, наконец… не говоря уж о том, что кто-то из немцев может просто повнимательнее всмотреться в противоположную сторону. И начинать нельзя! Главный объект атаки еще не прибыл. И вот, наконец, они появились…
Нам сильно повезло: на ночь немцы снимали все расчеты двадцатимиллиметровых зениток. Хотя, в принципе, это было понятно – ночью из малокалиберного Flak 30 не особо и постреляешь… Удачей оказалось и то, что сегодня утром эти расчеты слегка задержались с выдвижением к своим позициям. Впрочем, основной причиной такого везения было то, что вчера вечером на аэродром приземлилось еще около полутора десятков бомбардировщиков. То ли куда-то перелетали, то ли просто горючки не хватило – вот и сели на ближайший аэродром. Но то, что это не перебазирование, было ясно по тому, что прибыли они без техперсонала. И поэтому порядок приема пищи слегка изменился: в отличие от прошлых дней, когда в первую очередь кормили зенитчиков и первую утреннюю смену охраны, сегодня первыми покормили часть техников. Так что когда первый из автобусов вырулил на стоянку, на которой всегда выгружали пассажиров, все четырнадцать двадцатимиллиметровых Flak’ов оказались без расчетов. А только что поевшая новая смена охранников и патрульных толпилась в курилке или около домика караула.
Когда я подал зеркальцем сигнал к атаке, ребята вскочили на ноги и бросились вперед. Сотня злых теней с измазанными грязью лицами, босиком (ну чтобы не слишком сильно топать) и сжимающих в руках саперные лопатки и пистолеты выглядела ангелами возмездия. Наверное, кто-то их успел заметить. Не все же пялились на вальяжно выбирающихся из автобусов пилотов, элиту элит люфтваффе… да и самой Германии. Новых Нибелунгов. Рыцарей неба, повергающих в прах города и страны… Наверное, кто-то заметил… Но сделать ничего не успел. Кабан, мчащийся на полшага впереди неровной цепочки озлобленных наших прямо на пулеметный пост, взлетел над мешками с песком и рухнул вниз с неслышимым мной отсюда, конечно, но явственно, буквально кожей ощущаемым хеканьем, рубанув лопаткой по шее отвлекшегося пулеметчика. Тот без звука рухнул к подножью пулеметного станка…
И в ту же секунду заработали «максимы». Несколько злых, средних по длительности, очередей по шесть-семь патронов, затем пара секунд на то, чтобы закрепить винтами вертикальной наводки «пойманный» угол возвышения, и сразу же коронка «максима» – длинные, до закипания воды в кожухах, тяжелые очереди, перечеркивающие растерянные, дергающиеся, частью уже пытающиеся залечь фигурки вражеских солдат. Почти непрерывный грохот, покрывающий пространство перед пулеметами и будто метлой выметающий все, что находится в секторе обстрела и на закрепленной винтами вертикальной наводки дальности поражения. Очереди, от которых не спасает ничто, кроме окопа полного профиля, которого нет, нет, нет… И почти сразу же вслед за ними раздался лающий грохот Flak’ов. Сначала одного, потом еще двух, а затем они вступили все. А спустя еще несколько секунд к этой грозной музыке боя подключились и захваченные MG пулеметных точек…
Это была симфония! Да, по-другому это и назвать было нельзя. Первая часть была сыграна вполне себе аллегро [49] . Домик дежурного подразделения был разнесен в щепу. Автобусы, уже напоминавшие решето, горели и взрывались. Столовая, по которой Flak’и прошлись несколькими длинными, на весь двадцатизарядный магазин, очередями, тоже горела… И сейчас наступало время рондо. С правой стороны от будки ЦУПа, в которой сидел я, послышалось несколько взрывов. Похоже, рванули снаряды восьмидесятивосьмимиллиметровых Flak’ов, которые стояли с этой стороны летного поля. Значит, пара резервных Flak’ов уже перенесла огонь на свои цели. Я снова перевел взгляд вперед, на захваченные позиции. Справа и слева от хлещущих огнем зениток время от времени вспыхивали огоньки трехлинеек. Бойцы, не задействованные в обслуживании Flak’ов и пулеметов, работали как снайпера. Конечно, не все из них были способны вести огонь достаточно метко, чтобы соответствовать этому грозному обозначению, но зато на любое шевеление, не замеченное пулеметчиками и наводчиками зениток, мгновенно прилетал десяток-другой пуль, не позволяя отдельным спрятавшимся немцам внести разлад в исполняемую симфонию. В этом оркестре абсолютно без партии пока остались только пистолеты-пулеметы. Все-таки расстояние для них было великовато…
Вдоль короткой линии землянок, которые были выкопаны еще, вероятно, нашими, и в которых в настоящее время размещались техники, обустроившие свой быт со всем возможным комфортом, перебежками двигались бойцы первого взвода первой роты. Землянки располагались совсем рядом со столовой и курилкой, так что многие из тех, кого не убило в первый момент, рванули туда, надеясь забаррикадироваться и, если не отбиться, то отсидеться. Но их ожиданиям не суждено было оправдаться… Вот один из бойцов подполз к торчащей из засыпанного землей наката трубе чугунной печки, установленной в землянке, приподнялся и… аккуратно опустил в трубу тяжелую «гантелю» противотанковой гранаты. Миг и… землянка вздрогнула так, что бойца аж подбросило. Ну еще бы, когда «ворошиловский килограмм» [50] взрывается внутри чугунной печки, все, что находится внутри землянки – от людей до досок, из которых изготовлены нары, – превращается в фарш и щепу…