– Это ведь был ты? – спросил я у него. – Пластмассовую коробочку вынул и вставил вместо нее другую? В коридоре возле своих швабр и своего пылесоса, ведь так?
Он ничего не отрицал. Ему и правда было плохо – вот так проснуться и осознать, что никакой это был не сон и даже не кошмар, что вокруг реальность, а ты в ней самый большой дурак и самое вонючее дерьмо.
Понятно, почему состояние транса для него – спасение. А Горгона, получается, благодетельница.
Рассказывал он недолго, пары фраз хватило. Предварительно сфотографировал контроллер, вынув панель из потолка. Потом ему дали копию и подробно объяснили, что делать. Кто объяснил? Он их, ясный путь, не знает. «В натуре, Пэн, чтоб я сдох! Знал бы – убил бы! Заплатили гранд зеленью, Пэн, суки, суки, суки…» Гранд, то есть тысяча монет, колоссальные деньги для Крюка. Вдобавок его заверили, что никто из людей не пострадает, в Институте, как известно, это невозможно при их уникальных системах спасения. Так и купился мой простачок. «Приносить бекон на семейный стол», – его пунктик, а тут такой жирный кусок.
– Мама… – плакал он. – Мамуля моя…
Возвращать Крюка в прежнее счастливое состояние Горгона не стала, махнула на него рукой. Типа отдала под мою ответственность. Не уверен, что это было гуманно, плюс к тому я совершенно не понял, чем она руководствовалась, подарив страдающему парню его личность. То ли подарок мне делала, то ли собственные садистские наклонности удовлетворяла.
А Лопата, похоже, понял. Очень мне его ухмылка не нравилась, так бы и врезал. Бойфренд подержанный, Ромео из секонд-хенда.
Хотя в целом девушка Наташа была пряма, проста и прогнозируема. Не намного сложнее какого-нибудь мультивибратора. Жесткий социопат, выпорхнувший из богатой семьи, к чужим чувствам равнодушный по определению. С омерзительным характером, настолько омерзительным, что нужен генеральный мотив, нужна очень веская причина, чтобы выносить его. Горгона, блин. Из тех жлобских самок, которые всегда правы, для которых чужая точка зрения всегда отстой. «Есть два мнения, мое и неправильное», – острят про таких русские. Кстати, о чувстве юмора. Оно у жгучей медузы крайне специфическое – никогда не направлено на себя, а только на кого-то. Шутки про себя не принимает. «Ну, рискни», – был ответ на мое предложение рассказать анекдот про ее методы воздействия на людей, причем фраза брошена не в шутку. Рисковать я не стал.
Бедняжка, что тут скажешь…
Но это бы все ладно, сколько таких баб кругом, не знающих ни счастья, ни простого добра. Она привыкла подчинять всех вокруг себя – это ясно, это из семьи идет. Но поганая ситуация осложняется ее чудовищными талантами, страшнее которых и нафантазировать сложно. Что в итоге? Власть над людьми окончательно развратила девчонку. Плюс безнаказанность (папаша-то крупный гангстер!). Вот мозги и поехали – на лимузине в теплые края… Зону ей подавай. Острые ощущения, прикольные смерти. Дура.
На сем мой краткий психоанализ закончился. Я здорово рассердился на себя. Чем гружу свой мозг, неужели больше подумать не о чем? Какое мне дело до проблем маленькой ведьмы, как точно назвал это существо Эйнштейн! Встретились – разбежались. «Будем дружить». Ха-ха.
Крюк был вразумлен и поставлен на ноги, колонна вновь построена.
Паузу использовал Скарабей, чтобы сбросить все, что налипло на него за время пути, чтобы счистить всю эту комкастую дрянь, которую он собирал на себя, независимо от своих желаний. Мальчик-сорбент не умел пока управлять своей главной способностью. Очищался он потихоньку, под шумок, жутко стесняясь наших глаз, словно в уборную ходил. Его было очень жалко.
Вот так, с дурным настроением и навязчивыми мыслями, вошел я в Старый Хармонт. Вывалились мы на ратушную площадь…
И сразу заметили столб. Огромный столб, уходящий ввысь, – такой же, как тот, что стоял неподалеку от восточного КПП. Мельчайшая взвесь (пыль, мусор?), ограниченная призрачными эфемерными стенами, медленно поднималась к небу. Эту штуку мы с Эйнштейном тогда обошли от греха подальше, но здесь миновать ее было посложнее. Располагалась аномалия над Ройял-стрит, бывшей главной улицей города – вблизи от англиканской церкви, – и была куда более заметна, чем та, что в районе КПП. Кроме того, столб не был статичным, пугающе колыхался, а текучие бока его изменчиво плыли, занимая все новые участки улицы, то ли медленно расширяясь, то ли перемещаясь по площади.
Тропа, которой я обычно ходил в тренажере и к которой привык, пролегала как раз по Ройял-стрит. Эйнштейн, похоже, предполагал тот же маршрут. Поцокал языком и изрек:
– Меняем курс, господа.
Менять курс – это значит огибать площадь по периметру. Не наискосок же, по открытому пространству! По открытому, ребята, даже представить больно, и сталкерские суеверия тут ни при чем. Сколько историй, сколько поучительных уроков, написанных кровью! Есть правило, уж не знаю, которое оно по счету в эйнштейновском списке: «Сбоку лучше, чем между». А городские площади – это такое «между», что Боже храни королеву! Так что прав Эйнштейн, лучше мы бочком и вдоль стеночек…
Интересно, здесь он тоже ощущает себя, как на мишени? Или этот психоз у него только на перекрестках?
Ратушная площадь была чертовски красива, если забыть на секунду, что ты в Зоне. Так бы и закричал в небо, обращаясь к пришельцам: что ж вы натворили, уроды?! Нынче с такой любовью не строят, так по-домашнему, по-людски. Покрытая чистенькой брусчаткой, которая на удивление хорошо сохранилась, обрамленная низкорослым кустарником, с широким прудом в центре, с памятником какому-то из бесчисленных Георгов, с милыми двухэтажными домами по периметру, площадь как будто не из прошлого века явилась в наш мир, а из позапрошлого.
От центральной улицы лучами отходили несколько мелких. Вдоль ратуши высажены были клены и вязы, которые сейчас, в июне, были покрыты зеленой (!!!) листвой.
Глаза бы от всего этого радовались, если б не…
Кустарник (шиповник, если не ошибаюсь) безнадежно мутировал, превратившись в ржаво-красную массу, ощетинившуюся трехдюймовыми шипами.
Брошенные автомобили, как и везде, сгнили.
Георг, установленный перед ратушей, не вызывал ни малейшего уважения у вольных бродяг Зоны. Может, из-за того, что монаршая особа представала зрителю в охотничьем облачении, может, из-за подвешенной каким-то чудаком сетки с болтами прозвали мраморного короля «памятником неизвестному сталкеру» – так и закрепилось.
А вода в пруду была черной, как смола, воняла тухлятиной, вдобавок, если карта не врала, дрейфовали в нем аж два «стакана». Кошмарные ловушки, хорошо, что попадаются обычно в воде, а не на воздухе. Лучше сразу пулю проглотить, чем в такую вляпаться. Существуют «стаканы» с чудовищно агрессивной кислотой, с «ведьминым студнем», а также с каким-то дерьмом, до сих пор неопознанным. При любом из вариантов – хоронить нечего. Даже символически.
Так что идиллия на площади – это иллюзия.
На самом деле, если без шуток, важно вот что. Ратуша, расположенная точно напротив церкви и словно противопоставленная ей (там викторианский стиль, здесь псевдоклассика, там стрельчатые окна, здесь окна арочные плюс полуколонны на фасаде), и была тем убежищем, укрыться в котором рассчитывал Эйнштейн. Если не наврал, он много раз бывал внутри, в частности, сиживал в библиотеке. Уверял, что здание безопасно, аномалий мало, и все они наперечет. Говорил, что обошел оба этажа (здание было двухэтажным), искренне надеялся, что ротационный эффект сюда не добрался.