Смотрю карту. Да, сразу за Стеной – заброшенный стадион. Зона рассекает его надвое, Черта проходит по ближним трибунам. То есть часть стадиона еще Земля, а часть – уже нет. Выход из подземного хода устроили на нашей, человеческой стороне – в подтрибунных помещениях, в одной из раздевалок. В Зону попадаешь уже по поверхности. Все понятно.
– Спасибо, Эрик, – сказал я на прощание.
Лопата с трудом поднял пистолет:
– Поможешь?
– Я не убийца. В отличие от.
– Разве? – попытался он саркастически усмехнуться.
Я больше ничего ему не сказал, просто ушел. Сзади грянул выстрел. «Девчонка просила покончить с собой», – подумал я. Как не выполнить просьбу возлюбленной…
Теперь можно было и позвонить в полицию. Понятно, что полиция пребывала в коллективном отпуске, так что говорил я с автоответчиком. Назвался и доложил, мол, там-то и там-то обнаружил тело Эрика Мэдрилла, помощника мистера Ганса Рихтера, а при нем – собственноручно написанное признание в убийстве миссис Рихтер плюс аудиозапись, подтверждающая невиновность Максима Панова, частного детектива.
Автозаправка была ярдах в трехстах. Дойти до шоссе – и пересечь его.
На асфальтовом пустыре близ гаража несколько великовозрастных уродов по-прежнему играли в хот-степ. Лет по двадцать каждому, в зону риска не попали по возрасту, никому были не интересны. Истинные хардкорщики, мать их раком… И что-то лопнуло во мне. Выплеснулись ненависть и отчаяние, накопившиеся за двое суток сплошной нескончаемой беды. Столько горя, столько смертей… В общем, плохо помню, что дальше. Боа потом рассказала: я словно взорвался. Избил их всех в кровавую кашу, доволок каждого до сточной канавы и головой – в жидкое дерьмо, хотя там были парни выше меня на голову. Никому не дал сбежать самостоятельно.
Когда я вернулся, облизывая ссаженные костяшки пальцев, малышка Боа смеялась.
– Теперь можно и в Зону, – сказал я ей.
В Зоне темнеет не просто резко, но, я бы сказал, остро и мучительно. Мрак конденсируется пятнами, растворяя, как кислота, все хорошее. Испытываешь чуть ли не физическую боль, когда яркий день в один момент стекает с холста, оставляя вместо картины пустоту. Если восходы здесь – прикольный и легкий сюрреализм, то закаты – чистые Босх и Брейгель, тревога, психоз и торжество подсознания. Сразу вспоминаешь, что есть во вселенной места без надежды, и ты – в одном из них. Едкая темнота превращала людей в уродов и чудовищ.
Я подумал об этом, когда возле нас материализовалась Бел, секретарша мистера Эбенштейна. Теперь, наверное, бывшая секретарша. Измененная не столько военизированной одеждой, сколько прыгающими по лицу отблесками костра, она совсем не походила на аппетитную красотку из глянцевого журнала. Порождение ада, принявшее вид женщины…
– Песочное печенье, Эли, – сказала она. – Как вы любите. И кофе.
Голосок не изменился, и то ладно.
– Я люблю печенье? – возмутился Эйнштейн. – Я тебя люблю, детка!
– Врете, ваша единственная и настоящая любовь – Зона.
– Горячий, – восхитился он, приняв в руку большую кружку с кофе.
– Микки подогрел.
Микки, он же Фаренгейт. Среди детей – самый старший. А самый младший среди взрослых, наверное, я.
Бел ушла в дом.
– Она молодец, – сказал Эйнштейн. – Какая же она умница, какой боец…
Энтузиазм, с которым он схватился за лакомство, давясь и роняя крошки, расстраиваясь из-за каждого упавшего кусочка, показывал – не просто любит, а обожает. Речь о печенье, конечно.
Что касается Бел, то она и вправду показала себя лихим бойцом. Именно она была той «тетей», которая вывела мутантов из «Детского сада», это о ней говорила оставшаяся малышня. Ушли они тогда в Зону через «игровую площадку». Ворота ночью открыл Жиль. Караул был в курсе, но никто не выдал. Всех детей за один раз она взять не смогла, планировала вернуться. Не успела…
Я пришел в бывшую телестудию чуть раньше Эйнштейна, еще засветло. Повидался с мамой, посмотрел на ее слезы. Она знала, что творится в городе, и боялась за меня. Я рассказал ей про отца, тщательно фильтруя информацию. Про себя не стал. Вообще же она была плотно занята детьми, крутилась как белка в колесе, ее постоянно дергали, и нормальный разговор не получился.
Выяснил про Голубятника: его прооперировали. Здесь были врачи и медпункт, оборудованный (чего мудрить) в помещении прежнего медпункта. Я даже повидался с мальчиком. Он жаловался на жизнь и возмущался несправедливостью судьбы, проявленной лично к нему; ну, то есть быстро поправлялся.
Натали не нашел. Сказали: «Ушла погулять». По Зоне?!! На ночь глядя?!! Совсем рехнулась неформалка…
– Ох! – раздался горестный возглас.
Это женщина, чья-то мать, уронила ведро с водой, которое несла в дом. Поставила второе – его опрокинула тоже.
– Скорей зови малышей, пока лужа не утекла! – весело посоветовал кто-то из папаш. – Пусть кораблики пускают.
Воду таскали с реки, поставив под ружье всех, кто может носить ведро. Набережная была здесь буквально в двух шагах, достаточно пересечь бульвар. Понятно, что река с аномалиями, так что брали водичку осторожно.
– Ее разве можно пить? – нервно спросил кто-то из совсем новеньких. – Не траванемся?
– Аномалы-«химики» обеззараживают, – объяснил я. – Чуть ли не дистиллируют.
Уникумов, способных очистить еду и питье, у нас хватало, те же Бабочка с Барсуком. Сталкеры натащили железных бочек, больших бидонов из-под молока, прикатили даже бочку на колесах емкостью в три с половиной барреля, так что с водой проблем не было.
Меня дернули за куртку.
– А где можно покакать? – прошептал, стесняясь, рыжий карапуз.
– Там же, где пописать, – прошептал я в ответ. – Иди в подвал, не бойся. Только не перепутай, мальчики и девочки отдельно. Спроси внизу у дежурных.
В подвале организовали один большой туалет – поставили ведра с крышками, вроде «параш» в древних тюрьмах, и женщины их выносили, дежуря по графику. Вентиляционные окна были открыты, так что амбре не застаивалось. Жизнь шла своим чередом.
Почему для убежища выбрали именно здание телестудии? Здесь не было аномалий, ни опасных, ни безвредных. Ни единой. Притом что здание просторное. Два этажа. Второй этаж – широкие коридоры, устланные паркетом, уютные и веселенькие комнаты редакций. Здесь же – дирекция программ и комната с пультом программного режиссера, обшитая дубовыми панелями, по которым ползали тараканы. В Зоне – тараканы! Что они тут жрали? Загадка. Студии, из которых шло вещание, были на первом этаже, совершенно пустые залы с бетонными полами, закрытые массивными дверьми с врезанными окошками. Всевозможные декорации томились в подсобках.
Все беглецы спокойно разместились, без удобств, но и не в тесноте.