Ночь.
Я перевожу дух. Сердце все еще колотится, точно пытаясь взломать грудную клетку. Просто ночь, повторяю я, пытаясь унять его сумасшедшее биение. Инстинктивно сжавшиеся пальцы вцепились в мягкую шелковистую ткань, на которой я лежу. Простыня. Теплая уютная безопасная постель. Просто ночь, не слепота. Спасибо тебе, Господи!
Голос, к моему величайшему удивлению, ничего не отвечает. И, в отличие от первого пробуждения, я не чувствую Его присутствия. Должно быть, Он решил, что я уже вполне освоился в путешествиях по чужим телам и сознаниям и меня можно оставить наедине с собой, без поддержки. Эта мысль вызывает изрядное облегчение: все же чувствовать себя объектом в стеклянной пробирке, на которую взирает равнодушный, хотя и любопытный наблюдатель, довольно неуютно.
Облегчение, однако, тут же начинает вытесняться поднимающейся изнутри волной страха. Не наполнявшего меня недавно животного ужаса перед падением, не всеобъемлющего «не-е-е-ет!» при мысли о жизни вслепую. Моя паника сродни страху потерявшегося в «Детском мире» ребенка: вокруг – тысячи притягивающих глаз и пробуждающих желание соблазнительных игрушек, но – мама, где мама?!
Этот страх остро приправлен живой, очень человеческой тревогой – предчувствием беды. Неизвестно какой, но близкой, близкой настолько, что волосы шевелятся, словно бы от жаркого дыхания притаившегося во тьме, готового прыгнуть хищника.
Не сумев разобраться в собственных ощущениях (сколько я так лежал? часы? да нет, скорее всего, несколько минут, но они растянулись в бесконечность), я пытаюсь встать с постели. Но тело внезапно накрывает волна такой абсолютной, такой непобедимой, практически смертельной усталости, что какое-то мгновение мне кажется, что меня вновь выносит туда, в туманное ничто, в белую комнату.
Он передумал?!
Я еще не успел ни обрадоваться этому, ни испугаться, как почувствовал, что пальцы, плечи, веки точно наливаются свинцом. Это ничуть не было похоже на испытанные раньше падения в туман, скорее, на ощущения после лошадиной дозы снотворного. Неужели я просто засыпаю? Зачем?
– Не сопротивляйся, – прозвучал в моем сознании Голос. – Тебе нужно выспаться. Тебе понадобятся силы. Много сил.
Словно чьи-то руки с силой, но мягко надавливают на мою грудь, возвращая меня в постель. Потяжелевшие веки закрываются как будто сами, так что я не могу, я просто не в силах удержать глаза открытыми. Тьма вновь затапливает и окружающее пространство, и мое сознание. Я проваливаюсь в сон.
* * *
Нежное пение флейты – волшебной флейты! – доносилось, кажется, откуда-то с вышины, заставляя вспомнить о трелях прославляющего утро жаворонка. А сопровождавшие флейту переливы верхних регистров рояля – аккомпанирующее жаворонку звонкое журчание летнего ручья. Как прекрасно, боже мой!
Лишь через несколько минут я понял, что это уже не сон. Тьма под закрытыми веками казалась жарко-алой, словно пронизанной бьющими в глаза солнечными лучами. Я едва смог приподнять веки, тяжелые, точно чужие, и тут же вновь их прикрыл: льющийся в огромные, хрустально прозрачные окна дневной свет показался мне нестерпимо ярким. Через несколько мгновений я сделал новую попытку, более удачную. Если не открывать глаза широко, а просто моргнуть. Потом еще раз, еще… Вот, получилось! Оказывается, глазам требовалось всего лишь привыкнуть к свету.
Мне захотелось поскорее осмотреться, чтобы понять, где я нахожусь и кто, собственно, я такой. Наверняка меня ждет что-то чудесное, раз уж это существование началось с такой волшебной музыки. Смогу ли я не «провалиться» в новую чужую жизнь? Пусть я почти ничего не знаю о своем настоящем «я», но вовсе забыть, как в прошлый раз, о его существовании было бы обидно. Да и Он предупреждал, что все зависит от меня. На мгновение я опять прикрыл глаза, сосредоточиваясь на скудных ощущениях собственного (или того, что казалось собственным) «я» и собирая всю решимость, для того чтобы как можно дольше их не растерять, не «провалиться», не «утонуть», не «раствориться».
Приоткрыв глаза (все еще опасаясь яркого света), я начал разглядывать окружающее пространство. Промытые до хрустальности окна, так напугавшие меня сначала, охватывались темными рамами. Явно деревянными, никаких пластиковых и алюминиевых стеклопакетов. Я ничего не понимаю в породах дерева, но тут на язык просилось «из мореного дуба». Черт его знает, может, и так. Небрежно подобранные по бокам шторы даже на вид были очень тяжелыми и, похоже, очень дорогими. Массивная резная спинка в ногах кровати, лелеявшей мое пока еще безвольное тело, вполне годилась в музейную экспозицию: быт высшей французской (ну, или еще какой-нибудь) аристократии семнадцатого века. Для полноты впечатлений разве что балдахина с кистями не хватало. Впрочем, мощная лепнина превращала высоченный потолок в подобие купола, сходившегося к центральному медальону – темно-синему, с частыми «звездными» проблесками. Это что, королевский замок? Ну, или хотя бы графский. Мне вспомнилось, как Голос посмеивался над моим упоением Мишиной обеспеченностью и опасениями проснуться в теле бездомного бомжа. Может, Он решил показать мне, что такое настоящая роскошь?
Впрочем, вряд ли Он стал бы без предупреждения менять условия игры. А по условиям – надо же, я еще держусь, помню, молодец! – по условиям я один из убитых при довольно случайной стрельбе в небольшом кафе. Сомнительно, чтобы в том кафе присутствовал какой-нибудь французский граф. Я попытался хотя бы в уме заговорить по-французски, но, кроме bonjour и pardon, ничего не вспоминалось. Невероятным усилием я выдернул откуда-то из глубин сознания еще merci beaucoup – и все. С английским было чуть лучше, все-таки в школе учил…
Стоп! Похоже, это еще один кусочек информации о том, кем я был. В шкурке Миши я «вспомнил» (если это, конечно, были мои, а не Мишины воспоминания), что мама водила меня в кафе «Желтый чайник». А теперь вот – в школе я учил английский язык. Не очень-то это помогает: пол-России учит в школе английский язык. Я попытался вспомнить хотя бы учительницу… Вотще.
Ладно. Продолжим изучать нынешнюю свою роль. Версию с графским замком придется, похоже, оставить. Да и окна великоваты для замка. И толщина стен (я еще раз пригляделся к оконным рамам) вполне современная. Но интерьер в целом почти антикварный. Может, я – «новый русский», восстанавливающий родовое дворянское гнездо? Нынче это вроде бы модно.
Я так увлекся своими рассуждениями, что не сразу заметил, что в комнате я не один. Моего лба коснулись мягкие, слегка влажные губы, на щеку обвалился шелковый водопад тяжелых, довольно длинных волос.
Женщина! Я блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь нежданной лаской.
– Доброе утро, милый! – произнес нежный, слегка хрипловатый голос, мгновенно отозвавшийся в моем воображении образом юной красотки: длинноногой, как мальчик, узкобедрой и по-мальчишески же порывистой, что, по моим представлениям, сулило немало приятных мгновений. Правда, такие девочки-мальчики обычно носят короткую стрижку, а волосы, коснувшиеся моей щеки, были… впрочем, чего гадать?
Реальная картина отличалась от воображаемой, как Парфенон от Исаакиевского собора.