– Именно так, почтенная мать настоятельница, – негромко произнесла я.
– Можешь называть меня просто матушка. – По лицу монахини скользнула мимолетная улыбка. Скользнула – и сразу же утонула в омуте холодных серых глаз, как тонули, должно быть, и все прочие эмоции. Интересно знать, сколько их было. – Что ж, я уважаю и одобряю твое решение. – Взгляд настоятельницы на мгновение устремился на сундук, который я аккуратно примостила на коленях, но надолго там не задержался: негласные правила поведения пока этого не позволяли. – Двери нашего монастыря распахнуты для любой женщины, открывшей для себя высшую истину и пожелавшей отринуть шелуху светского мира и полностью посвятить себя богиням. Полагаю, условия принятия пострига тебе известны? Воспоминания об оставшемся в отчем доме приданом не должны отвлекать монахиню от мыслей о вечном.
– Известны, матушка. – Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть так и рвущуюся на уста ухмылку. – Вот мое приданое, я принесла его в дар монастырю.
Я подошла к столу и опустила на него свой сундучок. После чего скромно вернулась на свое место. Настоятельница небрежным, почти брезгливым жестом откинула крышку. Подчеркнуто безразлично взглянула на содержимое, и на короткое мгновение все-таки не сдержала алчный блеск, мелькнувший и утонувший на дне серых глаз. Снова захлопнула крышку, словно отгораживая мир от искушения, и величаво кивнула.
– В течение первого месяца ты будешь послушницей. – Голос настоятельницы после осмотра приданого определенно потеплел. – Привыкнешь к здешней жизни, ознакомишься с нашим распорядком, выучишь ритуалы и молитвы. Потом, если все пройдет как должно, примешь постриг.
– Это самое горячее мое желание, матушка, – поспешила откликнуться я.
– От горячих желаний тебе тоже предстоит отучиться. – Настоятельница позволила себе снисходительную улыбку, как мне показалось, более искреннюю, чем предыдущие. – Все горячее вредно для души. Спутница святости и благочестия – холодная созерцательность.
Я покаянно кивнула, мысленно отметив, что святость и благочестие явно не являются моими сильными сторонами. Впрочем, что же тут нового?
– Чем бы ты хотела заняться в монастырских стенах? – поинтересовалась настоятельница.
– А что, разве у меня есть возможность выбора? – осторожно спросила я.
– Конечно. Большую часть времени монахини проводят в молитвах, но это не единственное их занятие. В монастыре есть немало работы. И хотя все здесь обучаются многому, у каждой есть дело, которому она посвящает больше времени, чем прочему. Подумай, что больше подошло бы складу твоего характера. Переписывать священные книги? Шить и штопать монашескую одежду? Лечить больных?
Наступал очень важный момент, практически роковой, и я почувствовала, как стремительно вспотели ладони.
– А нельзя ли мне работать на кухне? – спросила я, робко поднимая глаза.
– На кухне? – Настоятельница выглядела несколько обескураженной. – Но я полагала, что, учитывая твое происхождение и жизненный опыт, столь приземленная работа станет для тебя чрезмерно большим испытанием.
Я горько скривила губы.
– Матушка, я буду с вами откровенна. Мне пришлось пережить очень большое горе. И теперь я хочу полностью забыть свою прошлую жизнь. Раз и навсегда отрезать ее от будущей, пусть с болью, пусть по живому, но лишь бы окончательно и бесповоротно. Книги и шитье лишь станут напоминать мне о прошлом, а я не хотела бы оказаться в плену тех ассоциаций, которые они будут вызывать. Поэтому я бы предпочла менее благородное занятие. В конце концов, я для того и пришла сюда, чтобы бороться со своими слабостями и научиться справляться с испытаниями. Не скрою, такой вариант, как уборка скотного двора, и вправду стал бы чрезмерным испытанием на данном, первичном этапе. Но кухня представляется мне как раз тем, в чем я нуждаюсь.
Я с надеждой подняла глаза. В течение пары мучительных секунд настоятельница молчала, затем согласно склонила голову.
– Ну что же, – произнесла она, – твое стремление похвально. Хорошо, я распоряжусь, чтобы ты стала помогать на кухне сестре Беларии.
Я была готова расцеловать мать Либелию в обе щеки.
– Теперь тебе покажут келью, в которой ты будешь жить, – объявила та. Видимо, все наиболее насущные вопросы были решены. – Да спустится на тебя благословение светлых богинь.
Как вскоре выяснилось, персональная келья была в Ниресском монастыре роскошью, недоступной кому попало, так что меня поселили в комнатку к двум молодым монахиням. Убранство было бедное, только самое необходимое, причем необходимым здесь, видимо, не считалось почти ничего. Но три жестких кровати и правда были. Больше того, узкий коридорчик, в который не каждому дано протиснуться, вел в дополнительную комнатку, о предназначении которой нетрудно догадаться, так что вдаваться в подробности не буду.
Моими соседками оказались девушки приблизительно одного возраста – немного за двадцать, – но в остальном настолько разные, насколько возможно себе вообразить. Лизетта была пышногрудой шатенкой, пышущей здоровьем, любопытной и жизнерадостной, умудрявшейся излучать вокруг себя ауру бодрости и оживленности, даже несмотря на монашеское одеяние. Мелани, напротив, была худенькой невзрачной брюнеткой, державшейся тихо и сдержанно, вечно опускавшей глаза долу и, казалось, не интересующейся ничем, кроме своих молитв и мыслей о вечном. Возможно, она и была интересной внешне, но, учитывая скрывавший волосы платок, отсутствие косметики и отрешенный взгляд, я не могла бы сказать этого однозначно. Как эти две девушки уживались в одной маленькой комнатушке, оставалось загадкой. Впрочем, я предположила, что причина заключалась в добродушии Лизетты, неспособной долго и всерьез на кого-либо злиться, в сочетании с отстраненностью Мелани, не вступавшей в ссоры просто потому, что ее мало волновали дела этого мира.
– Ну, рассказывай! – заявила после первого знакомства Лизетта, бесцеремонно усаживаясь рядом со мной на мою кровать.
Мелани, напротив, чинно сидела на своей кровати, положив на колени какой-то увесистый том, но к чтению пока не приступала.
– Что рассказывать? – поинтересовалась я, слегка оглушенная напором шатенки.
– Не знаю, все что угодно! – воскликнула та, жестикулируя так активно, что я чуть было не осталась без глаза. Впрочем, девушка этого даже не заметила. – Для начала, каким ветром тебя сюда занесло? Что, родственники решили отделаться?
В ее голосе прозвучали нотки сочувствия. Кажется, подобной ситуацией здесь никого не удивишь.
– Нет, я сама решила уйти, – не стала противоречить собственной легенде я, хоть и понимала, что понравиться Лизетте было бы легче, дав на ее вопрос положительный ответ. А я уже догадывалась, что войти в доверие мне будет необходимо именно к ней.
– Чего так? – Лизетта изумилась настолько сильно, словно не жила в окружении монахинь и не являлась таковой сама. – Что ты здесь забыла?
Она с насмешкой оглядела голые стены.