В тот день, отрешившись от работы, сидела, невидящим взглядом уставившись в монитор, и поражалась сама себе. Как можно было позволить этому случиться? Как можно было допустить такое безволие? Как можно было забыть все то, что втолковывала сама себе в самом начале? Как можно было… влюбиться? Мне стало по-настоящему страшно, страшно за будущее, за свою дальнейшую жизнь. Мне захотелось испариться, убежать, навеки исчезнуть из его жизни и тихо в одиночестве переживать свое отчаяние и боль потери от несбывшихся надежд. Но я была лишена подобной возможности – мы были на космической станции, окруженные холодным вакуумом космоса. Тут Орино нашел бы меня где угодно. Все, что я могла себе позволить, – это только попытаться быть от него подальше, постараться хоть как-то держать дистанцию между нами, снизить количество проводимого рядом времени. Я опомнилась и стремилась перебороть эту тягу, излечиться.
Именно тогда, три месяца назад, я начала меняться. Нет, я не витала в облаках, как могло показаться со стороны, я просто настолько сосредоточилась на самоконтроле, на стремлении сохранить хоть частичку себя, не подвластную Орино, что не замечала ничего вокруг. С тех пор я по возможности максимально оттягивала время наших встреч, находя для себя бесчисленное множество причин, дел и оправданий. Я стала активно общаться с коллегами, на которых раньше практически не обращала внимания – времени не было, я существовала в режиме стремительного притяжения к Орино.
И сейчас, мысленно возвращаясь назад, я снова и снова понимала – нам было хорошо вдвоем, потрясающе, но будущего у нас не было. Поэтому лучше остановиться сейчас, пока еще есть надежда, слабый шанс на то, что я смогу задушить чувство любви к нему… моему наркотику.
Отныне, даже когда была с ним, я отчаянно старалась не забываться, не погружаться в этот нереальный мир, в свою… нет, в нашу фантазию. Снова и снова твердила себе, что я любовница, временная грелка, просто никто для него. Доводила себя до ожесточения, до ярости. Но только так у меня получалось выдержать и не сломаться, бросаясь с головой в омут страсти и желания, снова не забыть о себе.
Получалось плохо, мои успехи были смехотворны. Ему удавалось вдребезги разносить стену моего отчуждения… порой лишь взглядом, лишь прикосновением. Но я, закусив удила, последние три месяца шажок за шажком настойчиво отдалялась от верлианца. И что-то получалось… иногда.
Орино заметил, сразу ощутил перемену во мне. Инстинктивно чувствуя или понимая мое самое уязвимое место, он с невероятной, многократно возросшей мощью, с какой-то отчаянной решимостью обрушил на меня ураган страсти. Меня буквально разрывало на части от его нежности, я задыхалась от его внимания, меня почти раздавило этой страстью. Между нами началось безмолвное противостояние…
И мы снова не говорили об этом. Не знаю, почему молчал он. Молчал, когда я стала приходить все позже и позже, молчал, когда я начала уходить все раньше, а потом и вовсе сразу после нашей близости вставала и молча, не глядя на него, подходила к переместительной системе и, шагнув в лифт, отправлялась к себе. А ведь первые пять месяцев мы каждое утро встречали вместе…
Я молчала из страха. Из боязни, что вот если сейчас скажу хоть слово, хоть звук, то не выдержу и… разревусь, накричу на него, осыплю упреками, возненавижу, прокляну и… признаюсь в любви, умоляя ответить мне тем же. И уходила потому же. И каждый раз меня провожала давящая тишина позади.
Тогда и встал вопрос с отпуском. Я уцепилась за эту мысль, за возможность оказаться вдали от него, за шанс перевести дыхание, дать своему бедному сердечку хоть ненадолго успокоиться. Хотелось к маме, в родной с детства черно-белый мир, в свою крохотную квартирку. Хотелось тишины, покоя и возможности просто проплакать весь день, не думая о том, что кто-то увидит.
Почти три недели назад, шагнув к нему навстречу из лифта, я заявила:
– Хочу в отпуск на Землю, с мамой увидеться.
И с тех пор он так и не ответил мне согласием. Любую попытку напомнить тут же переводил на что-то другое, отвлекая меня. Нет, сказать, что мы не говорили вообще, нельзя. Мы говорили… иногда, всегда о чем-то отвлеченном и не важном. Но никогда о том, что было между нами. О том, что действительно имело значение.
А сегодня, направляясь в каюту, снова и снова прокручивала в памяти слова Теи. Я решила рискнуть, проверить… А что, если и правда он не может мне возразить? Воспрепятствовать моему намерению отказаться от него? Ведь и тогда, в договоре, он признал за мной право заявить о таком намерении. Вот и заявлю! Прямо сегодня, чтобы не передумать.
Кабинка уже ждала меня. Последним акцентом нашего противостояния стали… цветы. Не представляю, где он брал их. Но он не мог не понимать, что значит для меня подобный дар – живое растение. В последние дни в лифте меня обязательно встречал этот нежнейший презент. И эти верлианские растения, им было достаточно лишь воды для существования. Моя каюта напоминала оранжерею, принося каждое утро невыразимое утешение моей измученной душе. Просыпаться в окружении цветов было потрясающе и нереально волшебно, если бы еще они не напоминали о том, кто их дарил…
Вот и сейчас на мягком сиденье лежала нежная веточка, усыпанная дивными лиловыми цветками. Я даже поддалась мгновению слабости и провела по ней рукой, осторожно соприкасаясь с чудом жизни. И почти сразу, отдернув руку, решительно активировала движение системы, отправляя кабинку к хозяину. Пустую. Без меня.
Регина
Первая с момента возвращения на базу ночь без Орино прошла мучительно. Я успела и порыдать, и обвинить во всем происходящем себя, а потом и его, а потом и злую судьбу до кучи. В итоге с утра была в состоянии аморфного безразличия и полнейшей неспособности на что угодно реагировать. Спать хотелось, и только – прочие чувства за ночь, кажется, атрофировались! Вот хоть ворвись на моих глазах в помещение отдела десант неизвестных нам инопланетян – и глазом бы не моргнула.
Взбодриться в процессе вялых сборов к походу на рабочее место решила радикально. Достала самые чудесные чулки из имевшихся в наличии – такие же ажурные, что надевала в Казани.
«Значит, смотрят на мои ноги мужчины? Хорошо! Пусть им будет чем полюбоваться! Еще и юбку надену ту, что выше колен. А почему мне одной должно быть плохо?»
В коридоре столкнулась с соседками. Аня сразу зацепилась взглядом за мои ноги и выразительно причмокнула на ходу:
– Все, аншлаг в столовой гарантирован! И сколоп… ой, Люда еще надеется, что верлианец на нее посматривает! Вот наивная. Тоже ведь мужчина, а значит, к стройным ногам неравнодушен! Куда до них ее невидимому бюсту.
Я резко споткнулась.
– Не трусь, – поддержала меня Теи, неспешно отмеряя свои большие шаги рядом с нашими, – все про твой роман давно уже в курсе, не умеешь ты притворяться.
Я остановилась как вкопанная. Дыхание на миг оборвалось, в глазах потемнело. Не-э-эт! Только не это. Стану всеобщим посмешищем? Экс-пассией шефа?!