– Да. Это было в «кадрах» двенадцатого крыла на Сент-Илере.
Хикки стремительно прикинул: на сегодняшний день нумерация заканчивалась на пятьсот восьмидесятом планетарной обороны. Восемьсот четвертый… мать моя, да что же это получается? Флот готовиться развернуть еще двести с лишним корпусов? Но это же мобилизация!
– Да, – кивнул Этерлен, – на восемьсот четвертый уже готовы списки. Понятно, что есть и восемьсот пятый, и шестой и как минимум десятый. Знамена, документы, все уже готово. Причем, насколько я знаю, половина новых легионов – тяжелые полного состава. А Дед считает, что этого мало.
– Это значит, что в каждом из них от двадцати пяти до сорока кораблей, – произнес Хикки. – В зависимости от боевого назначения… Флот вводит в кадры около двухсот тысяч новых кораблей. Теперь понятно, почему говорят, что все стапели пашут с предельной загрузкой. Черт! И зачем тогда морочить всю эту нашу бодягу?
Этерлен равнодушно пожал плечами.
– Не стоит задавать вопросы. Ты что, станешь спрашивать у Деда, зачем ему это нужно? Наше дело выполнить приказ. Будет нужно – нас одернут… или направят в другую сторону.
– Все равно чертовщина какая-то.
– Нас кто-то спрашивает?
Хикки слез со стола, подлил коньяку в опустевшие рюмки и пересел в кресло. Этерлен следил за ним с неизменной иронией во взгляде. За последние годы он стал еще суше, чем прежде; цинизма также прибавилось. Никто, даже самые близкие люди, не догадывался, что же творится в его душе на самом деле.
– Что ты собирался сегодня делать? – спросил Этерлен.
– Я собирался ехать к Лерману. Ты с ним знаком?
– Что-то слышал. Какой-то магнат?
– Да, заметная фигура. Крепко связан с «баронами». Прокуратура знает, но… доказательств, как всегда ноль. Ты хочешь поехать со мной?
– Не мешало бы. Только переоденусь, не ехать же мне в этом, – усмехнувшись, Этерлен выразительно постучал по своим погонам.
Сидя за рулем своего быстроходного «Блюстара», Хикки думал о том, что присутствие генерала для него не обременительно, но в то же время наводит на определенные мысли. Из прибытия Этерлена напрямую следовало, что Дед придает всей операции гораздо большее значение, чем Хикки считал вначале. А, может быть, и в самом деле имеет какие-то, одному ему понятные расчеты и резоны.
– Какая у вас странная погода, – заметил Этерлен, глядя на висящую над городом дымку. – Такое ощущение, что я нахожусь в бане.
– Ничего странного, – усмехнулся в ответ Хикки. – Тропики, обычное дело.
Кар спустился в сити. Здесь движение замедлилось: несмотря на середину дня, старые стриты были загружены достаточно плотным потоком транспорта.
– Я все время удивляюсь, почему на Авроре так мало коптеров, – произнес Этерлен.
– В городах нельзя, – объяснил Хикки. – Ты же сам видишь, тут не Орегон с его двухэтажной архитектурой, у нас что ни город, то скопление этих старых башен. Попробуй полетай… да еще с пьяных глаз. Ты знаешь, как у нас тут заливаются? По верхнюю палубу, и не иначе.
Этерлен одобрительно хмыкнул. Хикки притормозил, пропуская встречную машину, и резво завернул налево, в широкую арку респектабельного небоскреба.
Они бросили кар в подземном паркинге, поднялись на внутреннем лифте и вышли в холл. Этерлен недоверчиво сверлил глазами живописное нагромождение камней, искусственные ручейки и замаскированные кадки с папоротниками – непременный атрибут любого солидного билдинга.
– Колониальная роскошь, – заявил он с презрением. – Цацки. Мало с вас налогов дерут.
– Скажи это громко, – посоветовал ему Хикки, подходя к лифту. – Чтоб все слышали. И представься: житель Метрополии… знаешь, как вас, захребетников, тут любят?
– Даже в лифте климат-контроль, – прошипел Этерлен, совершенно не обращая внимания на его реплики. – Ох, мало с вас дерут…
– Вы бы лучше что-нибудь производили, – огрызнулся Хикки. – Вместо того, чтобы сидеть на шее у колоний.
Этерлен не отреагировал.
Хикки осторожно приоткрыл дверь в дальнем конце светлого коридора. Вслед за ним в просторный «предбанник» с двумя секретаршами просунулся и Этерлен – уже бесцеремонно.
– Я к мастеру Лерману, – сообщил Хикки секретарше.
– Вам назначено, милорд?
– Да… мы договаривались.
Несколько секунд спустя Лерман распахнул перед ними дверь своего кабинета.
– Удивительно, – сказал он, пожимая руки гостям, – вот уж кого я не ждал увидеть, так это тебя, Хикки. Присаживайтесь, джентльмены. Коньяк, виски?
– Коньячку, – потянулся Этерлен.
Устраиваясь в кресле, он одернул свой элегантный камзол из легкого белого полотна так, чтобы висевший на бедре ствол остался незаметным.
Лерман что-то пропел в интерком, радушно вытащил из стола коробку сигар и вернулся за стол, готовясь слушать. В кабинет тем временем незаметно просочилась девушка с подносом, на котором гордо красовался золоченый кофейник, чашечки и бутыль с коньяком. Отпустив ее взмахом руки, хозяин разлил напитки, с неторопливой тщательностью раскурил толстенную сигару и поднял на Хикки нагловатые шулерские глазки. Свою карьеру Найдж Лерман начинал в качестве мелкого мошенника, посредника в сомнительных финансовых операциях – с тех пор минули долгие годы, но глаза магната так и не изменились. Он был настоящим сыном своей эпохи.
Хикки имел тщательно подготовленный план беседы, однако осуществить его ему не удалось – по причинам, которые трудно назвать прозаическими. В ту секунду, когда он, отхлебнув из пузатой рюмочки, в последний раз пережевывал про себя фразу-вступление, за его спиной что-то мокро хлопнуло.
Дальше ему было не до вступлений.
Этерлен вылетел из кресла, как подпружиненный чертик из старинной табакерки: прежде, чем он выпрямился, в его руке щелкнул снимаемый с предохранителя излучатель. Это произошло столь неожиданно, а главное – так стремительно, что Лерман выронил из пальцев тонкую фарфоровую чашку с золотыми дракончиками.
Туманно – чертовы годы, все забываешь! – соображая, что сейчас произойдет, Хикки перепрыгнул через стол и обрушился своим телом на Лермана, опрокидывая его вместе с креслом на пол.
– Вва-аа!!! – возмутился тот.
Дверь кабинета, обшитая изнутри элегантным звукопоглощающим материалом, резко распахнулась. «Моргенштерн» в руке Этерлена дернулся и дважды сплюнул голубоватыми струями. Ответом в уши ударил отчаянный крик, сменившийся ревом ярости. Еще выстрел. Хикки прижал Лермана ногой к полу и осторожно выглянул из-за стола.
На пороге кабинета бился, как придавленный червяк, молодой человек в хорошем костюме, который, однако, не годился теперь даже для похорон – голова юноши была срезана по брови, в груди зияла приличная сквозная дыра, и дорогую ткань порядком попортило мозгами и кровью. Этерлен отсутствовал, но из предбанника Хикки слышал какую-то возню. Затем заголосила писклявая девушка.