Там сильно пахло горелым тряпьем. Справа, в подлестничной каморке, где матушка Чирр проводила дни и ночи, покрывая вышивкой бесконечные стенные полотнища, кто-то сутулый и длиннорукий, как обезьяна, пытался эти полотнища поджечь. К сваленным на столе грудам ткани он пытался поднести пламя масляной лампы, а проволочный каркас абажура не позволял это сделать так просто. Серегин левой рукой взял у него лампу, а правой от всей души отоварил по затылку. Длиннорукий повалился, как полупустой мешок с дровами. Серегин сдернул со стола затлевшуюся ткань, затоптал огоньки.
Потом он перевернул упавшего. Длинное асимметричное лицо, длинные, плохие и удивительно неровные зубы… Никогда не видел.
Оторвав от гардины шнур, Серегин связал лежащему руки и от узла накинул на шею удавку — чтобы не освободился. Потом ножичком разрезал ему штаны сзади — от ремня (хороший ремень был, кстати…) до колена. Теперь подонку никуда не деться…
То, что в каморке стало темнее, он заметил, но оборачиваться не стал — дал тому, кто появился в дверях, возможность замахнуться. Потом кувыркнулся назад и ударил ногами в проем двери, как раз в живот тому, кто в дверях стоял. Здоровенный кабан, кого полегче такой удар впечатал бы в стенку, а этот только отступил на шаг и согнулся, обхватив брюхо.
Впрочем, Серегину задержки хватило вполне: приземлился он на бок, сгруппировавшись, толчком ладони привел себя в положение на корточках и мгновенно распрямился, нанося удар левым локтем вперед и вверх — все это одним непрерывным стремительным движением… Локоть врезался здоровяку в челюсть, и Серегин услышал отчетливый хруст кости. Но, чтобы не пропадал замах, добавил и правым кулаком — в ту же челюсть, только сбоку.
Здоровяк осел.
Минус два…
И — дикий крик наверху.
Серегин оглянулся — нет ли огня? — и бросился вверх по лестнице. По ступенькам, тихо подвывая, ползла вниз девушка. Кричала не она, значит — потом. На самом верху лестницы, поперек ее, в луже крови лежала мертвая собака. Он переступил через собаку, прижался к стене и заглянул в коридор.
На фоне узкого и прикрытого соломенной занавеской окна были видны. только невнятные силуэты. Кажется, два человека. Или три: в смысле, двое держат третьего. Все почти неподвижны, но очень напряжены.
И снова этот вопль. Кричит женщина. Ей что-то ломают. Или выкручивают…
Серегин зажал сложенный нож в кулаке, пошел к ним. Не побежал — слишком хорошо знал, к чему приводит такая неосмотрительная быстрота. Подбегающий — это готовая мишень, ему ни ударить как следует, ни увернуться.
Его заметили, но скорее всего приняли за своего. Да и не до того им было.
Действительно, двое. Щенок и матерый. Их жертва на коленях, ей пригнули голову, вдавили лицо в пол. И, кажется, ломают пальцы…
Щенок был ближе, и Серегин вынужденно свалил его первого — ударил ногой в голову. Матерый среагировал хорошо: бросил в ноги Серегина женщину и вскочил, приняв стойку. В руке у него был нож. Хороший такой финарь с лезвием в ладонь длиной.
Серегин выщелкнул свой клинок, зажал нож между указательным и средним пальцами, повел перед собой. Женщина под ногами мешала страшно, вперед не шагнуть, атаки нет.
Матерый чуть отступил, выманивая. Он двигался очень точно и экономно, не делал никаких пугающих движений, не жонглировал ножом, как какой-нибудь мелкий гопник — а просто ждал, когда противник сделает ошибку. Серегин уже понял, что столкнулся с противником, который на ножах сильнее него. Тогда он перебросил нож в левую руку — как бы начав атаку (и увидев в глазах врага довольный предвкушающий блеск), — вынул из-за пояса «макарку», которого всегда носил с патроном в стволе, но со спущенным курком, и выстрелил.
Обиженный и недоуменный («так не договаривались!») матерый ссунулся на колени, секунду постоял, повалился набок, вытянулся и замер.
Серегин с досадой вернул пистолет за пояс.
Меньше всего хотел он стрелять, шуметь — сбежится городская стража, и ага, как говорится, все настоящие проблемы начинаются после выстрела, — но ничего другого ему просто не оставалось…
Заворочался щенок, Серегин добавил ребром стопы в узенький лобик: полежи еще. Стал прислушиваться. Было поразительно тихо. Потом женщина, лежащая на полу, застонала, приподнялась — и вдруг вцепилась ногтями в лицо мертвеца.
Она кричала нечленораздельно и колотила труп затылком об пол.
Потом оказалось, что коридор полон вопящими и плачущими женщинами, а самого Серегина обнимает и целует зареванная Крошка Ру…
На ловца и зверь бежит, думал он, слушая Крошку и матушку Чирр, но хорошо бы этот зверь оказался по размеру ловушки… Три бандита покалечены, связаны и засунуты в подвал, один — главарь — убит. Это, мягко говоря, весомый повод для того, чтобы братки выжгли весь квартал вместе с обитателями…
С другой стороны, бандиты пришли обижать и калечить курьерш, которые тайно возили деньги и ценности для вдовы Ракхаллы — главы, можете себе представить, цветочной империи, заодно, по слухам, перебивающейся и всякого рода нелегальной торговлишкой. В цветах легко прятать всякую там контрабанду, понимаете ли.
Это Серегин знал — ну, совершенно случайно. Именно через «цветочников» Легион получал гранаты с циркониевой оболочкой и еще кой-какие полезные мелочи…
Менее избитая курьерша убежала — сообщить хозяевам о происшествии. Так что Серегину, по большому счету, выбор предстоял не по этой части, а — как бы выжать из ситуации максимальную пользу.
Он уже пытался разговорить связанных бандюков, разъяснить им, во что они влипли, но ничего внятного в ответ не получил, только угрозы и подробные описания всякого рода усложненных способов отъема жизни. С одной стороны, он не был следователем, а всего-навсего войсковым разведчиком, с другой — не хватало времени. Будь у него хотя бы ночь в запасе, он бы из них вынул всю необходимую информацию, а так…
Крошка Ру, щебеча, терлась справа и слева — и страшно расстраивалась, что от нее ну никакой помощи. Угостить хотя бы Серегина его любимыми крабами… но за крабами нужно бежать на базар, а это значит — отойти от Серегина больше чем на шаг…
(— Ты шел ко мне? — спросила она шепотом.
— Я шел к тебе, — подтвердил Серегин.
— Ты шел ко мне! Ты шел ко мне! Ты шел ко мне! — шептала она ликующе и кружилась.)
Наконец приехали от вдовы. Два автомобиля, грохоча, заполнили собой узкую улочку, разогнав торговцев. Вышли шестеро, двое остались караулить у двери, четверо вошли в дом.
Пожалуй, это уже не дурацкий сброд, с которым схлестнулся Серегин. Ребятки были как на подбор, жилистые и поджарые: видно, что гоняют их не хуже, чем солдат в Легионе. Главный (постарше остальных и поосанистее) вошел в каморку матушки Чирр последним, снисходительно огляделся. Матушка вскочила, Поклонилась. Серегин остался сидеть, но улыбнулся и приветливо помахал рукой.