— Вам покажут все, — сказал один из боссов, и второй закивал головой. — Проще смотреть предметы или изображения?
— Начнем с изображений, я думаю, — сказал Серегин.
— Читать на юсиинь? На тангу?
— Н-нет, — закусил губу Серегин.
— Тогда предметы, — сказал левый босс и встал. Все-таки они не были сиамскими близнецами. — Прошу туда.
Второй сказал какую-то короткую фразу на родном, и из-за ширмы выскользнул секретарь Тиц, который сидел там тихо, как мышь под веником.
— Мы должны получить много гарантий, — сказал первый босс. — Много различных.
— Я внимательно слушаю, — сказал Серегин.
— Оплата сразу в момент поставки. Ровно.
— Разумеется.
— Платить фрахт отдельно.
— Сколько?
— Одна пятая.
— Н-да… Обычно мы платили шесть процентов.
— Все меняется.
— И не всегда в лучшую сторону… Этот вопрос я должен буду обсудить с казначеем.
— Мы не снизим фрахт. Это реальная плата. Риск. Очень.
— А если наш корабль?
— Тогда риск ваш. Нам все равно.
— Оплачивается груз, попавший на борт корабля, — сказал другой босс. — Погруженный. Тут же расчет, и пожалуйста, мы больше не зависим. Не влияем.
— Не отвечаете?
— Не отвечаем.
Серегин задумался. Нет. Вряд ли они хотят так задешево кинуть Легион — знают же, что потом не смыться.
— Хорошо. Когда я наконец узнаю, что у вас есть и что сколько стоит?
— Сейчас. Вас проводят. Пожалуйста.
— Я хочу взять своих людей.
— Пожалуйста.
Оба босса снова сблизились, почти сомкнулись, и Серегин снова перестал их различать, хотя минуту назад вроде бы начал. Один из них нажал большую зеленую клавишу на стене, и с шелестом раздвинулись жалюзи. За ними было панорамное окно. Тиронское солнышко светило откуда-то слева-сзади, освещая висящую вверху и справа устрашающего вида конструкцию: шесть толстенных крестовин, неровно насаженных на коленчатую с перехватами трубу. К торцу трубы был пристыкован корабль, но и это не давало представления о размере сооружений: корабль мог быть маленьким катерком наподобие их собственного, а мог — миллионотонным транспортом в полкилометра диаметром.
Неслышно вернулся Тиц, ведя за собой недовольно ворчащих Фогмана и Сантери — их, оказывается, оторвали от игры в самый решительный момент, один бросок мог решить, кто же будет чемпионом…
— Надеюсь, у вас хватило ума смешать шашки, — сказал Серегин по-русски — и по реакции понял: нет, не хватило. А ведь это была самая вредная примета: оставлять недоигранную партию. И возвращаться теперь нельзя — ничем оно не лучше, возвращаться… — Ну, сержант, не ожидал.
Наверное, со стороны эта сцена произвела какое-то другое, но очень правильное впечатление: боссы переглянулись и одобрительно кивнули Серегину. Типа: держи их в узде. Или что-то подобное.
Мы так и будем глазеть? — хотел было спросить Серегин, разозлеваясь, но тут снизу, из-под окна, всплыл юсииньский кораблик, матово-полупрозрачный треугольник со слегка скругленными сторонами. Он развернулся, прижался брюхом к окну, присосался — и окно как будто исчезло, образовался такой же полупрозрачный и скругленный трапик, ведущий внутрь, боссы уверенно пошли первыми, не оглядываясь, и за ними пошел Серегин — тоже не оглядываясь. Снаружи кораблик казался полупрозрачным, а изнутри — отнюдь нет. Серегин посмотрел направо, туда, куда свернули боссы — они удалялись по коротенькому коридору со ступеньками, но шагая уже по стене. Он ненавидел эти фокусы с гравитацией, его мутило всегда — и при перемене ускорения, и при смене вектора, — но сжал зубы и пошел, придерживаясь за теплый поручень только кончиками пальцев…
Калифорния. 30. 07. 2015, вечер
Санька весь как будто закаменел. Это было опасное состояние, он из него мог сорваться в боевую ярость, а мог и в долгую депрессию. Бывало и так, и так. А сейчас ни то, ни другое вроде бы ни к чему…
Русло Сан-Хоакина, главный ориентир, по которому они шли, заметно сузилось. Главная река Калифорнии была, по существу, жалким ручейком, который, возможно, в дожди и половодье раздавался до размеров нормальной реки — но это явно не сейчас.
Сделали бы, как в Сахаре, подумал Санька. Полторы сотни антигравов по верховьям рек — и вот вам непрерывное дождевое водоснабжение. Не срослось почему-то, Яша на Мизели об этом рассказывал, об этом и вообще обо всем, но тогда Санька в детали не вник, а потом и вовсе забыл про разговор. И только теперь, глядя на голые камни и редкие полувыгоревшие рощицы внизу, он кое-что вспомнил. То есть вспомнил, что был такой разговор, а вот в чем корень проблемы…
Санька покосился на Якова. Тот сидел в страшной позе: скрючившись, упершись локтями в коленки и вогнав костяшки пальцев глубоко в глазницы.
Чарли и коты тихо жались друг к другу сзади. У них был вид людей, только что чудом выбравшихся из глубокого омута и от чудовищной усталости еще не верящих в спасение.
Солнце стояло довольно высоко, но Санька знал, что здесь, в тропиках, это обман: сядет быстро, и тут же обрушится тьма. Впрочем, часа полтора светлого времени оставаться должно… Он посмотрел на часы, потом вниз. Река уходила резко влево. Куда теперь, хотел спросить он, и в этот момент Яков приподнял голову. Глаза красные щелочки, рот приоткрыт. Секунду он сидел с абсолютно отсутствующим выражением. Потом вскинул руку: ни слова!.. И наконец сказал:
— Есть…
— Что?! — Санька уже знал что.
— Она. Слышу. Там… — И показал точно на садящееся солнце.
Санька мгновенно положил кораблик в вираж.
…Наверное, они хотели и дальше поддерживать в ней эту неуверенность, это чувство неопределенности, неразличимости яви и бреда, но промахнулись с дозой. Потому что, когда Юлька дошла до того момента, когда подхватывала полными горстями из ведра какую-то вонючую грязь и мазала ею бурую стену, чтобы на стене проступали и начинали светиться фразы: «Она все-таки приходит в себя…» — «Нет, активность нормальная…» — «Даты сюда посмотри!» — «О дерьмо…» — «Что будем делать?» — «Вкатить ей еще дозу?» — «А ребенок?» — «А очнется?» — «А может… Эй, ты меня слышишь? Слышит…» — «Точно, надо что-то делать…» — «Все, поздно, ничего уже не сделать, слетели с точки…» — «Звать?» — «Зови… да не ее зови, а шефа, давай, давай…» — «Вон он, сам пришел», — когда вместо того, что проступало прежде, начали вдруг проступать эти фразы, то и все вокруг постепенно, но быстро начало делаться плоским, жестким, сухим, картонным, пыльным и грубо размалеванным. На миг ей показалось, что она возвращается в то хранилище всех знаний мира, запечатленных на зернышках риса, но нет, только показалось, на самом деле это была сцена с висящими разлохмаченными захватанными кулисами и стеной огней рампы, отрезающей от нее весь зрительный зал. Она сидела в кресле, глубоком и прохладном, кресло покачивалось и скрипело монотонно, но почему-то не раздражающе. Те, кто с ней разговаривал только что, стояли по сторонам и чуть сзади, и у нее не было желания на них смотреть, потому что они были ей скучны и немного отвратительны. Поэтому она посмотрела на себя: полосатая пижама, гнусное розово-зеленоватое сочетание цветов, да еще поверх полосочек нарисованы очень натурально всякие насекомые и пауки. По доброй воле она никогда бы не влезла в такую пижаму… Потом раздались шаги — как положено шагам на сцене, отчетливые и громкие. Акцентированные, вспомнила она.