«Конечная, господа, конечная!» — вышел из автобуса. Здесь уже пахло железной дорогой. Специфический запах креозота и железа. У кассы не было никого. «Один до станции Налль — на ближайший», — сказал Эрик. Запутаю след, подумал он. Они будут искать меня у Меестерса, я меня там не будет… Кассир тупо прокомпостировал картонный билетик, подал Эрику; сдачи у него не хватило, и он сходил в другую кассу разменять сотенную бумажку.
— Поезд отходит в двадцать три сорок, — сказал он. — Не опаздывайте. Восьмой вагон. Счастливого пути. На больших часах в зале ожидания было двадцать один десять. Эрик нашел себе место, сел, поставил сумку на колени и стал ждать. Наверное, он задремал, потому что увидел патруль тогда, когда тот был в пяти метрах от него. Смешанный патруль, два полицейских сержанта и два солдата с автоматами; и еще один патруль у выхода на перрон; и еще полицейские по углам зала. Это был конец, совершенно не имело смысла дергаться… тело обмякло, вместо тела был теперь полупустой мешок. Один полицейский брал документы, второй держал руку на кобуре и пристально смотрел на того, кого проверяют, солдаты стояли за их спинами. Документы, вяло подумал Эрик, надо достать документы. Эрик полез в карман, один из солдат это заметил и тут же поднял автомат. Не дергаться, сказал себе Эрик. Он сделал вид, что не замечает направленного на него ствола. Студенческий билет и водительские права, и то и другое с фотографиями. Вот так и Святоша, должно быть — сделал резкое движение… Эрик протянул документы подошедшему полицейскому, готовый спокойно встать и пойти за ним; полицейский посмотрел на документы, на Эрика, еще раз на документы…
— Билет, — сказал он. — Билет на поезд.
Эрик подал ему билет. Полицейский проверил перфорацию, вернул Эрику все, козырнул. Второй полицейский сказал:
— Сумку.
Эрик не сразу понял, чего от него хотят; первый полицейский истолковал задержку по-иному.
— Мы просим вас, — на «просим» он сделал сильнейшее ударение, — абсолютно добровольно, — опять ударение, — предъявить нам содержимое вашей сумки. Облава вызвана достаточно серьезными причинами.
Эрик слабыми пальцами потянул за язычок молнии, распахнул сумку. Оба полицейских наклонились, заглядывая в нее. Один тронул сумку снаружи, взвешивая ее на руке.
— Благодарим вас, — сказал первый. — Вы оказали содействие полиции.
Эрик, не глядя на них, застегивал сумку. Молнию заело, он с ожесточением дергал за язычок. Закрыл. Патруль уже отошел.
— Зря ты им потакаешь, — сказал сосед, мужчина лет сорока. — И так уже что хотят, то и творят.
— Плевать, — сказал Эрик незнакомым голосом.
Другой патруль кого-то задержал: длинноволосого парня в кожаной куртке. Его поставили лицом к стене и обыскивали. Он что-то сказал полицейскому, тот остановился на секунду, потом круто развернулся и побежал к выходу. Через минуту загремело радио:
— Господа! Просьба всем немедленно покинуть зал ожидания!
Просьба всем немедленно покинуть зал ожидания! Просьба… Зал взорвался гулом голосов. Тут же началась давка в проходах, в дверях. Эрик встал на скамейку, чтобы лучше видеть. Патрулей, конечно, вынесло в первую очередь. Что он такое мог сказать? Ну да, конечно: бомба. И сам спокойно сидел, ждал, когда она начнет взрываться. Очень мило. Полфунта спагетти по ушам. Но в дверях — смотреть страшно. Во, и дубинки замелькали, не могут у нас без дубинок…
Чтобы не слишком выпадать из общего ряда, Эрик подошел поближе к тем, кто давился у выхода на перрон. Там кто-то сумел открыть вторые двери, и толпа потекла быстрее. Эрик заметил, что таких же вот неспешащих, как он, было еще несколько человек — молодые ребята с дорожными сумками и рюкзаками. Ясненько, подумал Эрик. Хороший ход…
На перроне было неожиданно прохладно, тянул ветерок. В ртутном свете фонарей лица толпы казались мертвенно-синими. Я такой же, подумал Эрик. Сквозь толпу, раздвигая ее, двигались патрули, всматривались, кого-то искали. Каждый раз, когда они оказывались вблизи, Эрик пальцами правой руки сильно сжимал левую кисть в месте укуса. Там уже начинало болеть по-настоящему, от боли делалось легче, прозрачнее — как от нашатыря. Подали поезд. В помещение вокзала пока не пускали, кто-то скандалил у входа — нужно было забрать вещи. Наконец вышел полицейский офицер и увел солдат, охранявших дверь. По трансляции передали, что желающие могут пройти в зал ожидания и другие помещения. До отхода поезда было еще сорок минут. Значит, туалеты в вагоне откроют не раньше чем через час. Эрик направился в вокзальный туалет.
— Не нашли бомбу? — спросил он туалетного кассира, подавая ему трешку.
— Идиоты, — сказал тот, отсчитывая ему сдачу. — Вот смеху-то было бы…
Возвращаясь, Эрик задержался у телефонов-автоматов. Кассир сдал ему сдачу двадцатикуновыми монетками. Еще не вполне понимая, что делает, Эрик подошел к телефону, бросил монетку в прорезь и набрал номер Элли. Длинный гудок… Эрик повесил трубку и уставился на диск. Сердце как взбесилось. Он перевел дыхание и опять — пересиливая себя, как входя в холодную воду, — набрал номер. Трубку сняли сразу же.
— Эрик? — спросила Элли там, на том конце провода. Слышно было, как она дышит. — Эрик, ты? Не молчи… Левая рука Эрика дотянулась до рычага и повисла на нем.
Опомнился Эрик на перроне перед открытой дверью своего вагона. Это ловушка, подумал он. Она сидит и ждет, когда я позвоню, а полиция засекает, откуда позвонили… Ничего, поезд отходит через пять минут, а я поеду не до станции Налль, а до маленького полустанка без названия, когда-то я был там, поезд приходит туда под утро, и там меня ни одна собака не найдет… Откуда-то вдруг взялось странное ощущение повторности — не событий, а так, привкуса событий: запах креозота и мокрого гравия, и трава — мокрая — под руками, и тело не свое — чужое, легкое… все возникло и пропало, только эхо в голове, как в пещере: коннн… коннн… коннн… И одновременно — вместе со свистом ветра того, другого, призрачного мира — вдруг возникла рядом Элли, похожая на индианку в своем странном платье из тяжелого льдисто-белого шелка — такой он ее увидел в самый первый раз и подумал: восточная принцесса, а она оказалась отличной девчонкой, хоть и из богатой семьи, тоже студенткой, тоже университета, хотя и другого, столичного… подошла, потерлась щекой о плечо, взглянула снизу вверх, шепнула: ты меня вспоминал?.. Эрик стоял оцепенев. Свист в ушах переходил в рев, и что-то подсказывало, что падать осталось всего ничего, вот сейчас — твердь… хотелось зажать уши, обхватить голову и бежать, нет — влететь, как мяч, в ярко высвеченную дверь вагона, там спасение, спасение, там тепло, безопасно, мягко, там покой обволакивает тебя всего… но кто-то внутри, полумертвый, приподнял голову и отчетливо прохрипел: Томса, сука поганая, что же ты делаешь? За ревом ничего нельзя было услышать, и Эрик стоял, завороженный светом, вытекающим из двери вагона, пока створки двери не закрылись и не отрезали от него этот свет, вагон тронулся, поплыли перед глазами окна с туманными людьми по ту сторону стекол, все быстрее, быстрее, замелькали, — Эрик, согнувшись, побрел вслед за поездом по перрону, что-то страшно давило со всех сторон, не давало дышать, ноги подгибались, по голове будто бы молотили тяжелыми мягкими кулаками — по темени, по глазам, по ушам — ватными пыльными кулаками, и пыль висела перед лицом, не позволяя ни дышать, ни видеть… он повалился на скамейку, откинул голову назад — и тут же судорожно согнулся — лицом в колени — показалось, что сейчас полоснут ножом по горлу. Но теперь беззащитны были спина и затылок. Сжав зубы, он заставил себя сесть прямо. Конечно, никого не было.