Надышавшись ледяным светом колючих звезд, Носок нырял обратно сквозь вязкие тучи, сквозь руины города, сквозь суетливый муравейник метро в зловещую тьму, в бездонные недра катакомб, где обитал черный бесформенный спрут, жуткая алчная биомасса. Вот кто настоящий владыка сознаний. Вечно голодный, всемогущий и безжалостный пожиратель людских душ. Он питался страданием, а за это позволял протянуть еще один годик жалким остаткам человечества. Жизнь в обмен на страдания. Без страданий нет жизни. Замкнутый круг. Симбиоз, без которого нет бытия.
И Носок в благоговении представал перед темным Повелителем и дрожащими губами шептал слова благодарности за то, что среди слепцов с двумя глазами тот позволил ему быть зрячим хотя бы на один. Ведь если бы зрачок не заплыл бельмом, Всемогущий давно бы умертвил заморыша, наслал бы на него каких-нибудь отморозков, которые вместо подаяния полоснули бы острым ножом по тонкой шее. И Повелитель был бы абсолютно прав. Он может простить многое, но только не дерзость. Никто не смеет взирать на Владыку, не будучи ослеплен и пожран. Никто, кроме Носка, познавшего Радость созерцания великого Демиурга тьмы.
И вот в мир метро явился некто. Тот, кто был зряч на оба глаза, тот, кто жаждал увидеть нутро Всемогущего. Но и этого бунтарю было мало. Он вдруг решил, что способен разорвать круг между жизнью и страданием. Глупец! Ты поплатишься за свое своеволие!
В подземельях всегда были избранные. Одного такого Носок даже знал: человек, называющий себя Ханом, верящий в то, что стал реинкарнацией Чингисхана. Но даже он, ощущающий потаенное, жил по законам подземного мира и не думал их нарушать. Ведь перевоплощения души – это та же игра по правилам, вечная игра, где человек появляется в муках рождения, живет, терзаясь, и умирает в страхе… чтобы потом родиться вновь.
Многие силы уже обратили внимание на бунтаря, и Носок видел свою задачу в том, чтобы помочь им вовлечь пришлого своевольца в жизнь подземного мира, заставить его служить Владыке хотя бы неосознанно… или умертвить строптивца.
Скорчившись, обняв гитару, Носок сидел в глубине туннеля, где-то посередине между Павелецкой и Новокузнецкой. Он слышал отдаленные шаги и знал, кто к нему приближается. Уродец всегда угадывал людей. Cовсем недавно, не заметив его, мимо прошли три бандита с Треугольника, которые хотели поучаствовать в Играх. Они были насильниками и убийцами. Добрые слепые люди, одним словом. Ведь они, страдая сами и причиняя страдания другим, кормили Владыку, не давали разорваться кругу жизни.
А сейчас по туннелю шел другой человек. Он никогда не представлялся, но повадки незнакомца подсказывали заморышу, что это законспирированный брамин из Полиса. Тот, на которого Носок работал осведомителем. Работал с большим удовольствием. Ведь у обоих была одна цель – служить Всемогущему. Вот только Носок знал об этом, а брамин – нет. Но какая разница, коль Хозяин один? И уродец терпеливо ждал в строго определенном месте.
Спустя две минуты в лицо заморыша ударил нестерпимо яркий свет фонаря. Жалобно заскулив, Носок зажмурил глаз, и, подняв руку, пропищал:
– Не слепи, добрый человек!
– Здравствуй, хариджан, – голос брамина был размерен и леденяще спокоен.
– Здравствуй, добрый человек, не слепи, пожалуйста, не слепи…
– Скажи мне, что слышал ты о тех, кто спустился сегодня в метро через Павелецкий вокзал?
– Носок хорошо ви-и-идит, хоть и одним глазом, Носок все слы-ы-ышал, хоть и далеко-о-о был… не слепи, добрый человек, не слепи…
– Хорошо, – брамин убрал фонарь, – скажи мне, что видел ты и что слышал. Как зовут тех, кто спустился?
– Не знаю, добрый человек, не зна-а-аю…
– Что же тебе известно в таком случае?
– Они без противогазов спустились, – Носок принялся тереть здоровый глаз.
– Хариджан, не испытывай мое терпение, это я знаю и без тебя, – голос брамина был столь же спокоен, как и прежде, но Носок почувствовал угрозу.
– Еще, – проверещал заморыш, – они хотят увидеть звезды. Девчушка хорошая, а хахаль ее плохо-о-ой. Это он звезды хочет увидеть.
– Это уже интересно, – сказал брамин. – И зачем?
– Он не человек, – Носок вдруг перешел на шепот, широко раскрыв глаз, – он призрак. Призрак судьбы. Он плохой, хочет от страдания метро избавить, а если избавит от страдания, то избавит от жизни, весь мир наш разрушит…
– Мне не нужны твои выводы, – небрежно оборвал уродца брамин, – мне нужна информация в чистом виде. Куда они направились?
– На жирную Павелецкую, – обиженно проворчал Носок, – они в Играх собрались участвовать. Носок слы-ы-ышал. Носок все слы-ы-ышал, хоть и далеко-о-о от них был…
– По существу, хариджан, говори по существу, не задерживай меня.
– Они собрались в Полис, а из Полиса хотят выбраться на поверхность и идти смотреть на звезды. Их нужно переманить или убить, они…
– Это не тебе решать, неприкасаемый, – брамин извлек из кармана горсть патронов и швырнул ее к ногам оборванца. – Возьми, ты заслужил.
– Спасибо тебе, Радость моя, спасибо!..
Носок, держа в одной руке гитару, другой принялся собирать патроны, но благодарил он вовсе не брамина, а темного Повелителя, бесформенного спрута из подземных недр, который щедрой рукой агента Полиса наградил покорного раба своего за труды. И пусть надменный брамин называет его хариджаном, неприкасаемым, – это неважно, ибо он такой же слуга Всевышнего, как и Носок, только не подозревает об этом.
* * *
– Значит, это у нас Рихард Хайм, гражданин Четвертого Рейха? – чиновник в сером джемпере внимательно посмотрел на Кухулина, затем перевел взгляд на Ленору. – А это Агнесса Айферзухт, прописанная на Чеховской?
– Да, мои старые добрые партайгеноссен, – невозмутимо произнес Фольгер, – члены моей команды.
Кухулин и Ленора выбрали из десятка паспортов, которые Феликс извлек из своего рюкзака, наиболее подходящие под их описания. Тридцать патронов помогли ганзейским пограничникам закрыть глаза на некоторые несоответствия в документах и выдать визу на время Игр. Но с типом, который ведал регистрацией участников, договориться не получалось, слишком уж многолюдно было на платформе Павелецкой кольцевой.
– А почему нет фотографий? – спросил чиновник.
– Знаете ли, – Феликс вежливо улыбнулся, – в последние двадцать лет наблюдается некоторый дефицит фотопленки. Причины вам объяснить?
– Нет, не надо, – не оценив сарказм Фольгера, чиновник поморщился, – здесь написано, что Рихард Хайм имеет рост сто восемьдесят два сантиметра. Но я на глаз вижу, что рост молодого человека составляет минимум метр девяносто.
– Это только кажется, – Феликс подошел к тумбочке и ткнул пальцем в документ, – видите, тут затерто и нечетко все, потому создается впечатление, что написано сто восемьдесят два, а на самом деле сто девяносто два.
– Допустим, – нехотя согласился чиновник. – Давайте перейдем к так называемой Агнессе Айферзухт. Она у нас, согласно описанию, русоволосая. Но передо мной стоит блондинка, я бы даже сказал, юная девушка с седыми волосами.