– А для вас, – ухмыльнулся Роман, – у меня есть особая задача…
– Что ж, юноша, предсказываю вам, что вы далеко пойдете! – добродушно прогудел Гиляровский.
Яша смущенно потупился. Похвала была ему особо приятна; Владимир Алексеевич был известен всей Москве как самый осведомленный в делах городского дна репортер. Газеты с его статьями на криминальные темы зачитывали до дыр: ему верили. Фамилия репортера была хорошо известна и пользовалась немалым уважением и в хитровских шланбоях, и в кабинетах сыскной полиции города. И если уж такой человек говорит, что Яша добьется успеха в выбранном деле…
Юноша посетил репортера на его новой квартире: Владимир Алексеевич совсем недавно переехал в Столешников переулок, где снимал квартиру в доме Титова. Гиляровский принял гостя радушно; к удивлению Якова, журналист вовсе не забыл о нем и буквально с порога принялся расспрашивать о Корфе, Никонове и о собственных, Яши, планах на будущее. И четверти часа не прошло, как он выложил все, – и о своих планах на сыщицкую карьеру, и о Семенове с Корфом, благодаря которым он так далеко продвинулся к исполнению своей мечты.
В самый последний момент Яша все же спохватился: еще чуть-чуть, и он, пожалуй, проговорился бы о портале; во всяком случае, ляпнул нечто такое, что непременно насторожило бы внимательного, ни слова не упускающего собеседника.
Так, судя по всему, и случилось; чем дольше продолжалась беседа, тем настойчивее Гиляровский возвращался к одной и той же теме – что, собственно, понадобилось Якову на Хитровке? Зачем он сунулся, рискуя жизнью, в это клопиное гнездо – и чем он настолько не угодил загадочному «немцу», проживавшему в съемном «нумере» над «Сибирью», что Яшу пришлось вызволять оттуда с револьверной пальбой и кровью?
Однако в любой беседе обыкновенно участвуют две стороны – и сам Яша не был уж совершеннейшим желторотиком. Во всяком случае, тем, кто подумал бы так, предстояло в скором времени убедиться в своей неправоте. Вот и теперь, вырвавшись в какой-то момент из тенет добродушного очарования, которые распространял вокруг себя репортер, Яков, в свою очередь, сумел кое-что разузнать у собеседника. И Владимир Алексеевич сильно удивился бы, если бы кто-нибудь поведал ему, сколько всего полезного вынес из разговора с ним этот скромный еврейский юноша с необычными для представителей его народа амбициями.
Тем более что Яша и вправду понравился Гиляровскому. В определенном смысле он увидел в нем себя самого – в самом начале бурной карьеры. Правда, Якову сильнее повезло: у него с первых шагов нашлись серьезные покровители. С их помощью молодой человек и правда мог далеко пойти – тут репортер нисколько не покривил душой. Его удивили трезвость суждений и здравый смысл, продемонстрированные юным собеседником; а больше всего – уверенность Якова в себе. А потому он вольно или невольно – скорее уж невольно, поскольку отнюдь не сразу дал себе отчет в происходящем, – старался произвести на Якова благоприятное впечатление.
В итоге беседа мэтра криминальной журналистики Москвы с восторженным неофитом превратилась в своего рода обмен опытом; в какой-то момент Гиляровский повел Якова из гостиной, в которой они беседовали, в свой кабинет. Молодой человек последовал за хозяином дома с некоторым трепетом: все же и репутация репортера, и его огромная, налитая богатырской силой фигура внушали юноше почтение. Яков был, конечно, осведомлен о перипетиях жизни журналиста: и о подвигах на турецкой войне, и о бурлацкой лямке, которую ему пришлось тянуть на Волге, и об изгнании из военного училища, и, конечно, о цирковой карьере.
В кабинете Гиляровский усадил Якова в высокое кресло с готической спинкой – такие же точно стояли в клубе у Корфа – и принялся демонстрировать свои последние находки. Их было три: первым экспонатом стал странный «искусственный» зуб, извлеченный изо рта молодого человека, застреленного на Хитровке в тот же самый день, когда случилось пленение Яши; на втором месте оказался и вовсе удивительный предмет. Узкий белый то ли хомутик, то ли ремешок из неизвестного, но весьма прочного материала. По словам репортера, этим ремешком были стянуты руки сторожа ограбленного аптечного склада – того самого, где был убит городовой.
Подозрительный ремешок был снабжен чрезвычайно простым, но надежным запором; полицейский чин, освобождавший сторожа склада, так и не сумел его расстегнуть и принужден был воспользоваться ножом. После испорченный ремешок был отброшен в сторону; репортер же, присутствовавший на месте с первого момента – он прибыл к аптечному складу одновременно с полицейским нарядом, – выждав момент, подобрал эту важную улику. Впрочем, этим он не ограничился; осмотрев, уже после ухода сыщиков, помещение склада, Гиляровский отыскал еще два предмета, несомненно имеющих отношение к случившемуся.
Это были гильзы – два латунных цилиндрика, остро воняющие сгоревшим порохом. Причем, как отметил Владимир Алексеевич, порох был не привычным, черным, а более всего напоминающим по запаху французскую нитроклетчатку, только-только принятую в патронах новой пехотной винтовки Лебеля. Да и сами гильзы оказались весьма необычными. Мало того что они были нетипичной для револьверных патронов формы – бутылочкой, – так еще и маркировку имели ни на что не похожую. На донце присутствовали: число «10», две крошечные пятиконечные звездочки и еще какой-то непонятный значок в виде двух треугольничков. Капсюль обеих гильз был наколот точно посредине; как сказал Гиляровский, револьвер злодея был «центрального боя».
Яков с жадностью слушал эту импровизированную лекцию: его собственные познания в части огнестрельного оружия были весьма скромны. Но, в отличие от Владимира Алексеевича, для Яши все эти диковинки не представляли никакой загадки; он прекрасно понимал, что предметы, вызвавшие удивление журналиста, происходят из будущего и, видимо, доставлены сюда кем-то из соратников Геннадия Войтюка. Получалось, что Гиляровский ходил у самой-самой черты, переступив которую он, пожалуй, мог и разузнать что-то, чего ему знать ну никак не следовало.
Яша вдруг почувствовал себя неуютно – надо как можно быстрее добраться до барона и рассказать ему о неожиданной опасности. Да, а еще сегодняшние стрельбы в Фанагорийских казармах… надо же, как некстати!
– Какие такие стрельбы, молодой человек? Господин барон затевает военные маневры или соревнования по стрельбе?
Яша прикусил язык, но было уже поздно. Видимо, он был настолько выбит из колеи, что произнес последнюю фразу вслух. Увы, слово – не воробей; раз проговорившись, молчать дальше не было смысла; в конце концов, откажись он говорить о намеченном на сегодня стрелковом пари, репортеру ничего не стоило заехать к барону и попроситься на столь интересное для журналиста мероприятие. Московские газеты охотно публиковали материал о входящих в моду спортивных развлечениях, а уж статейки о жизни офицеров московского гарнизона и вовсе не сходили со страниц. Так что, вздумай Яша отказать, до Фанагорийских казарм Гиляровский все равно доберется, а вот только-только налаживающиеся отношения были бы, пожалуй, испорчены.
Так что не приходится удивляться, что к фехтовальному клубу на Маросейке Яков подъехал в одной пролетке с репортером. По дороге Владимир Алексеевич пытался выспросить у Яши подробности заключенного бароном пари; молодой человек отмалчивался, ругал себя и прикидывал, как он будет оправдываться перед товарищами. До сих пор у Яши не случалось столь явных проколов, и он тяжело переживал свою несостоятельность. Гиляровский же глядел на своего юного собеседника с хитрецой: он, несомненно, о чем-то догадывался, но не спешил торопить события. Репортерское чутье подсказывало, что сегодня он увидит нечто любопытное.