Макс глянул на меня затравленно.
Опять. Какие новости.
– Она мне звонила.
– Чудесно. – Я раздраженно уставилась на гостеприимный дом, перед которым собиралось семейство Лопесов. Выходить ведь придется.
Он вдруг дернул меня за плечо, и я удивленно на него уставилась. Страшные глаза, злые, отчаявшиеся. Я даже отшатнулась, тут же, на лету, подхватывая затрясшееся сознание.
– Ты вообще чувствовать можешь? Или только фаталистичные комиксы читать, а потом их цитировать?
– Максим, успокойся. – Я начала раздражаться. – Я бы тоже в истерику впала, если б мой муж укатил черт знает куда на выходные.
И он вдруг расхохотался, а я испугалась по-настоящему и стала трясти его за плечи.
– Поймал, ты подумай. Поймал…
Не отпуская Максова локтя, я набила в телефоне «истерическая беременность» и вдруг поняла, что мне нечем дышать. Воздух кончился, я согнулась пополам, и тяжелая пустота застучала у меня в висках.
Какая, оказывается, штука. У меня на счету десять миллионов фунтов, можно хоть «Ламборгини» покупать, хоть летать на выходные бизнес-классом к Эйдану (что я и собиралась провернуть прямо в ближайшее время), а Рита – очень вовремя – не беременна.
– Мы в реальности или лежим в психушке, а, Гамов? – Мне наконец удалось продышаться.
– Кто-то получает все, а кто-то – ничего, – отозвался он невпопад.
Графики и отчеты, написанные корявым почерком, вызывали немедленное желание повеситься. Я ползала над ними, по ним и даже под ними уже битых два дня, но так и не смогла найти ничего крамольного. Ни единой причины.
– Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия, – уронил Гера, отвлекаясь от компьютера.
Я застыла, глядя на него непонимающе.
– Оливин, ты последний час периодически выкрикиваешь: «Повеситься можно!» – а потом снова утыкаешься в архивные бумаги.
– И что это было? Цитата? – Я провела рукой по волосам.
– Ах, вот что… Как я мог забыть. Пока наша золотая молодежь тусовалась в Лондоне, была такая группа, «Сплин», и был у них такой альбом. «Гранатовый». – Гера мечтательно закатил глаза. – И все ходили и пели. А еще, знаешь, «Дай, Джим, на счастье лапу мне».
– Это же Есенин. – Я старательно искривила правую бровь.
Гера задумался и вдруг посерьезнел:
– Точно, Есенин. Просто в песне так говорится.
– Замечательно. – Я кивнула и вернулась к бумагам.
– Скажи, а ты ко мне насовсем переехала?
– А я тебе мешаю?
– Нет, просто любопытно, у вас с Максом кабинет-то на двоих рассчитан. А у меня – сама понимаешь.
Руки мгновенно похолодели, и я выругалась про себя.
– Ты же знаешь, Оливин, я не дурак. Мне катастрофически не хватает информации, но ты звонила дважды, а потом не написала в ответ. Оставил я вас вдвоем. С утра в понедельник – ты на месте, вздернутая из-за пятнадцати литров кофе, Гамова нет, и ты такая внезапно говоришь: «Вот что, Гера, дай-ка я документы перетащу к тебе, думать проще».
Я пожала плечами в ответ.
– Сегодня среда. Ты все еще здесь. И с Гамовым вы, по моим ощущениям, не виделись. Хотя он тоже здесь торчит по восемь часов. И Рита.
Имя полоснуло, будто лезвием по коже. Я покрепче укуталась в кардиган.
– Скажи мне честно, – Гера сощурился, и мне сразу полегчало. – Узнав новости, ты велела Максиму разводиться и жениться на тебе?
Отпустил с крючка. Увидел, что не могу рассказать, все понял – и отпустил.
– На тебе, Гера, исключительно на тебе. – Я снова уткнулась в бумаги, прикидывая, как бы их куда-нибудь повесить для наглядности.
– Он не в моем вкусе, – меланхолично бросил Туров. – Нашла что-нибудь?
Я поднялась на ноги, решив попрыгать, размять затекшие мышцы. С первым же движением чуть не упала: правая голень затекла так, что хоть вой. Или даже вешайся.
– Гер. – Я закусила губу. – Боюсь, что до пятницы мне нужна будет информация по России.
– Только не Питер, Оливин, прошу тебя, только не Питер! – Он картинно закатил глаза, но в лице изменился по-настоящему.
– А еще по Украине, Белоруссии, всему остальному СНГ, Европе и миру.
Я подула на холодные, как лед, пальцы.
– Ты шутишь, правда? – с надеждой спросил Гера.
– Агенту Ноулзу позвоню сама, так и быть.
– Надо же, что за великодушие, Оливин! Как болтать с агентом Ноулзом – так пожалуйста. Может, я сам с ним хочу поболтать. Может, он в моем вкусе.
На этот раз глаза закатила я:
– Катя в твоем вкусе, и не валяй мне тут дурака.
– Ты тогда объяснись, чтобы я не валял. – Гера зло дернул головой.
– Ох, как с вами, гениями, тяжело.
В этот момент в дверь робко постучали. С удивившим даже меня саму раздражением я поняла, что это Нина.
– Войдите, – строго проговорил Гера, и она вошла.
Я устало оперлась на стенку и даже читать ее не стала. Простой нервный механизм на ногах. Дико популярная, дико боящаяся отсутствия популярности, красивая и изящная, но не умеющая этого подать… Словом, человек без цели. Как же ты меня бесишь, ты бы знала. Чистый холст, малюй – что хочешь, люби – кого хочешь. Сделай шаг, найди себя, найди свою цель, а не позволяй всяким степам швырять себя направо и налево. Влюбись. Выйди замуж. Заведи свое дело. На крайняк – займись им. Но нет, дорогая, ты просто чистый холст, популярный до невероятия и до невероятия боящийся.
– Хотела сбегать за кофе. Вам надо? – И взгляд такой, чуть испуганный, но твердый вроде как.
– Мне только мыла! – брякнула я, и Гера прыснул, не удержался.
– Не нужно кофе. Нина, мы тут заняты немного.
– Скажите, а это какой-то проект? А то мне ведь Степану нужно обо всех изменениях докладывать…
– Проект, – легко согласился Туров. – Госпожа Оливинская пишет учебник по закрытию и деконструкции. Обладая феноменальными способностями к анализу и синтезу информации, госпожа Оливинская хочет составить пособие, с помощью которого практически любой неподготовленный человек мог бы предотвратить прорыв реальности.
Нина ошарашенно кивнула и закрыла дверь за собой.
– Санкта симплицитас [10] , блин, – только и сказала я.
– Да уж, отчеты Степе писать нужно. Где голова у современных детей?
– Пенсионер ты наш, – фыркнула я. – А про Катю даже отрицать не стал.
Алебастровый Гера на мгновение приобрел почти нормальный цвет кожи.