Закусив губу, падре Анхель взял врача за локоть, и они пошли вместе через площадь.
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– Да просто есть некоторые сведения, – ответил доктор. – Я слышал, что среди ваших больных началась серьезная эпидемия.
Падре Анхель отвернулся – как показалось врачу, намеренно.
– Я только что говорил с вдовой Монтьель, – сказал он. – У бедной женщины совсем сдали нервы.
– Может быть, совесть? – предположил врач.
– Ее преследуют навязчивые мысли о смерти.
Хотя дома их были в противоположных концах городка, падре Анхель проводил доктора до самой приемной.
– Серьезно, падре, – снова заговорил врач, – что вы думаете об этих листках?
– А я о них не думаю, – сказал падре. – Но если вам обязательно надо знать мое мнение, то я бы сказал, что они плод зависти нашему образцовому городку.
– Даже в Средневековье мы, медики, не ставили подобных диагнозов, святой отец, – отозвался доктор Хиральдо.
Они стояли перед его домом. Медленно обмахиваясь веером, падре Анхель уже второй раз за этот день сказал, что не следует придавать событиям важность, которой у них нет. Доктора Хиральдо охватило глухое отчаяние.
– Откуда у вас такая уверенность, падре, что все написанное в листках – ложь?
– Я бы знал из исповедей.
Доктор холодно посмотрел ему в глаза:
– Значит, все гораздо серьезней, если даже вы ничего не знаете.
К вечеру падре Анхель обнаружил, что в домах бедняков тоже говорят о листках, но по-другому, чаще всего просто посмеиваясь. После вечерней службы, мучимый неотступной головной болью (он приписал ее съеденным в обед фрикаделькам), падре без аппетита поужинал. Очередной фильм был в списках среди запрещенных цензурой, и впервые в жизни, отбивая двенадцать звучных ударов, испытал темное чувство злорадного торжества. Голова просто лопалась от боли, он поставил за дверью, на улице, табуретку и открыто сел наблюдать, кто, не считаясь с предупреждением, войдет в кинотеатр.
В кинотеатр вошел алькальд. Устроившись в углу партера, он выкурил до начала фильма две сигареты. С непривычки (пачки сигарет ему хватало на месяц) его затошнило. Воспалительный процесс в десне прекратился, но тело все еще страдало от воспоминаний о прошлых ночах и от поглощенных таблеток.
Окруженная цементной стеной площадка и была кинозалом. Половину партера укрывал навес из оцинкованного железа, трава, заплеванная окурками и жвачкой, словно заново возрождалась каждое утро.
Вдруг скамейки из необструганных досок и железная решетка, отделявшая партер от галерки, поплыли перед его глазами, и он, взглянув на белый прямоугольник экрана, почувствовал, как на него накатывает волна дурноты.
Свет погас, и ему стало легче. Оглушающая музыка, доносившаяся из громкоговорителя, прервалась, но зато сильней завибрировал движок, установленный в деревянной будке рядом с кинопроектором.
Перед началом фильма показали рекламные диапозитивы. Несколько минут сумрак колебали приглушенный шепот, топот ног и короткие смешки. На алькальда напал страх, и он подумал, что этот приход зрителей в темноте, по сути дела, настоящая демонстрация протеста против жестких правил, установленных падре Анхелем.
Мимо проходил владелец кинотеатра, алькальд узнал его по запаху одеколона.
– Разбойник, – прошептал алькальд, хватая его за руку, – придется тебе платить специальный налог.
Смеясь сквозь зубы, владелец кинотеатра сел рядом.
– Картина вполне подходящая, – сказал он.
– По мне, так лучше бы все картины были неподходящие, – сказал алькальд. – Высокоморальные фильмы – самые скучные.
– Несколько лет назад к колокольной цензуре относились не особенно серьезно, но каждое воскресенье во время большой мессы падре Анхель называл с амвона имена отступниц, нарушивших на неделе его запрет, и изгонял их из церкви. – Выручала задняя дверь, – сказал владелец кино.
Алькальд, глаза которого уже следили за кадрами старого киножурнала, заговорил, делая паузы каждый раз, когда на экране появлялось что-нибудь интересное.
– В общем, разницы нет, – сказал он. – Священник не дает причастия женщинам в платьях с короткими рукавами, а они все равно продолжают ходить без рукавов и надевают фальшивые длинные накладные, когда идут только к мессе.
После журнала дали анонс фильма следующей недели. Они молча досмотрели его до конца, и тогда владелец кинотеатра наклонился к алькальду.
– Лейтенант, – прошептал он ему на ухо, – купите у меня это хозяйство.
Алькальд не отрываясь смотрел на экран.
– Нет смысла.
– Для меня нет, – сказал владелец кинотеатра. – А для вас будет золотое дно. Разве не понимаете? К вам священник со своим трезвоном не сунется.
Подумав, алькальд ответил:
– Заманчиво.
Однако ничего конкретного не обещал, а положил ноги на скамью впереди и углубился в перипетии запутанной драмы, которая, по его мнению, в конечном счете не заслуживает и четырех ударов колокола.
Выйдя из кино, он зашел в бильярдную, где в это время разыгрывалась лотерея. Было жарко, из приемника лилась нестройная музыка. Алькальд выпил бутылку минеральной воды и отправился спать.
Он шел, ни о чем не думая, по берегу. Слушая глухое урчание поднявшейся реки, он ощущал в темноте исходивший от нее запах большого зверя. Уже у себя дома, перед дверью спальни, он вдруг остановился, отпрянул назад и выдернул из кобуры револьвер.
– Выходи на свет, – приказал он, – или я тебя выкурю.
Из темноты прозвучал нежный голосок:
– Лейтенант, нельзя быть таким нервным.
Он стоял не двигаясь, готовый выстрелить, пока та, которая скрывалась внутри, не вышла на свет и он не узнал ее. Это оказалась Кассандра.
– Ты была на волосок от смерти, – сказал алькальд.
Они пошли в спальню. Довольно долго Кассандра говорила, перескакивая с одной темы на другую. Она уже сидела в гамаке, сбросила, разговаривая, туфли и теперь с веселой развязностью рассматривала у себя на ногах покрытые огненно-красным лаком ногти.
Сидя напротив и обмахиваясь фуражкой, алькальд корректно поддерживал разговор. Он снова курил. Когда пробило двенадцать, она откинулась в гамаке на спину, протянула к нему руку в позвякивающих браслетах и легонько ущипнула за нос.
– Уже поздно, малыш, – сказала она. – Гаси свет.
Алькальд улыбнулся.
– Я звал тебя не для этого, – сказал он.
Она не поняла.
– На картах гадаешь? – спросил алькальд.
Кассандра села.
– Конечно, – сказала она.