Беатрис Маруха увидела в полуденном выпуске теленовостей: на экране была квартира, заставленная цветами, и толпа народу. Квартиру Маруха узнала мгновенно, несмотря на перемены: то был ее собственный дом. Однако радость тут же сменилась недовольством, поскольку новый интерьер Марухе категорически не понравился. Нет, конечно, библиотеку оформили хорошо и расположили в том месте, в котором она хотела, но цвет стен и ковры подобрали отвратительно. И лошадь эпохи Танской династии стояла неудачно, на проходе! Маруха, не сообразуясь с ситуацией, принялась ругать мужа и детей, как будто они с экрана могли ее услышать.
– Ну что за недотепы?! – восклицала она. – Я же говорила, как надо, а вы все сделали наоборот!
Ей даже на свободу вдруг захотелось не просто так, а именно чтобы высказать им в лицо свое возмущение.
В этой буре чувств и ощущений проходили невыносимые дни и бесконечные ночи. Маруха трепетала от ужаса, ложась на Маринину постель, укрываясь одеялом, которое до сих пор сохраняло запах ее тела. Засыпая, она слышала доносившийся из темноты, рядом с кроватью Маринин шепот, напоминавший жужжание пчелы. Однажды она даже увидела Марину наяву. Та дотронулась до Марухиного плеча (причем рука у нее была живая, теплая, нежная) и прошептала на ухо:
– Маруха!
Маруха не сочла это галлюцинацией, потому что когда-то в Джакарте с ней уже приключалось нечто подобное. Она купила на ярмарке антиквариата большую, в человеческий рост, скульптуру прекрасного юноши, который попирал ногой голову поверженного ребенка. У юноши был нимб, как у католических святых, только не бронзовый, как сама скульптура, а латунный. Выглядело это безвкусно, и было похоже, что нимб приделан позже, каким-то доморощенным мастером. Маруха поставила скульптуру на самое видное место в доме и только потом, спустя много времени, узнала, что она изображает бога Смерти.
И вот однажды ночью Марухе приснилось, что она пытается оторвать у статуи нимб, который казался ей верхом безобразия. Но у нее ничего не получалось. Латунь была приварена к бронзе. Маруха проснулась в дурном настроении, пошла посмотреть на статую и вдруг увидела валяющийся на полу нимб. Сон будто получил продолжение! Не веря в мистику, Маруха нашла этому рациональное объяснение. Дескать, это она сама, впав в состояние сомнамбулизма, сорвала нимб с бога Смерти.
В начале заточения Маруху бесила Маринина покорность, и этот гнев придавал Марухе сил. Потом она прониклась к Марине сочувствием – уж больно горькой была ее судьба – и пыталась приободрить подругу, чтобы у той опять возникло желание жить. Затем Марухе пришлось притворяться сильной, когда Беатрис потеряла над собой контроль, и нужно было сдерживаться, не втягиваться в ссоры и склоки. Кто-то должен был управлять ситуацией, иначе они все перегрызлись бы в этих жутких условиях, когда приходилось тесниться в крохотной вонючей комнатушке, спать на полу, питаться объедками и в любой момент ожидать гибели. Маруха взяла тогда бразды правления в свои руки, но сейчас, когда других пленниц не осталось, ей уже не перед кем было притворяться. Она оказалась наедине сама с собой.
Не сомневаясь, что Беатрис рассказала родным, как можно передавать информацию по радио и телевидению, Маруха внимательно смотрела и слушала передачи. И действительно, Вильямисар несколько раз появился на экране, стараясь ее подбодрить, а детишки радовали ее своими выдумками и милыми шутками. Но потом такие передачи неожиданно прекратились. На целых две недели! Она почувствовала себя брошенной и пала духом: снова перестала гулять, постоянно лежала лицом к стене, безучастная ко всему, почти ничего не ела и не пила. У нее опять, как в декабре, начались боли, ноги сводило судорогой. Ей снова требовалась помощь врача, однако Маруха в этот раз никому даже не жаловалась.
Охранники, поглощенные своими личными переживаниями и конфликтами друг с другом, не обращали на Маруху внимания. Ее еда стыла на тарелке, а Дворецкий с женой, похоже, ничего не замечали. Тоскливые дни тянулись целую вечность. Скука была такая, что порой Марухе казалось, что даже в самые первые, самые тяжелые дни ее заключения – и то было лучше. Она полностью потеряла интерес к жизни, часто плакала, а однажды утром, проснувшись, с ужасом заметила, что правая рука поднимается независимо от ее воли, как бы сама собой.
Поэтому смена караула в феврале была промыслительной. Вместо банды Злыдня прислали четырех новых пареньков, серьезных, дисциплинированных и разговорчивых. Они прилично себя вели, нормально изъяснялись. Ребята сразу же предложили Марухе поиграть в «Нинтендо» и другие видеоигры. Это их сблизило. Маруха с самого начала отметила, что они говорят с ней на одном языке, что, конечно, облегчало общение. Новичкам, вне всякого сомнения, велели преодолеть ее сопротивление и, общаясь с ней иначе, чем предыдущие охранники, вывести из депрессии. Поэтому они принялись убеждать Маруху возобновить прогулки по двору, рекомендованные врачом, подумать о муже и детях, не лишать их надежды вскоре увидеть ее живой и здоровой.
Обстановка создалась доверительная. Понимая, что ребята в какой-то степени тоже заложники ситуации и, возможно, нуждаются в моральной поддержке, Маруха делилась с ними воспоминаниями о том, какими были три ее сына в отрочестве. Она рассказывала, как они росли, учились, какие у них были привычки и вкусы. Охранники прониклись к ней симпатией и тоже рассказывали о себе.
Все они получили среднее образование, а один даже немного поучился в университете. В отличие от предыдущих боевиков эти не были из маргинальных семей, хотя связь с кварталами бедноты все равно чувствовалась. Старшему, высокому, стройному, сдержанному юноше, которого звали Муравей, было двадцать четыре года. Он бросил университет, когда его родители погибли в автокатастрофе. Жить стало не на что, пришлось податься в наемные убийцы. Другой, по прозвищу Акула, посмеиваясь, рассказывал, как в старших классах сдал добрую половину экзаменов, угрожая преподавателям игрушечным пистолетом. Самого веселого из охранников – не только из этих, а вообще из всех, кого повидала Маруха в плену, – звали Волчком. И это прозвище ему подходило идеально. Кругленький, на коротких, тоненьких ножках, он до безумия обожал танцевать. Однажды Волчок после завтрака включил магнитофонную запись сальсы и танцевал без передышки, в бешеном темпе до самого конца своего дежурства. Самым серьезным был четвертый охранник, сын школьной учительницы. Он любил читать и хорошо разбирался в событиях, происходящих в стране. Как он дошел до жизни такой, парень объяснял просто: «Это прикольно!»
Маруха сразу смекнула, что ребята ценят человеческое отношение. И это не только ее приободрило, но и навело на мысль выторговать себе послабления, о которых сами охранники, возможно, даже не думали.
– Поверьте, я не собираюсь дурить, – сказала Маруха. – Зачем нарушать запреты, если для меня все закончится скоро и благополучно? А значит, и строгости такие ни к чему.
И новые охранники, проявив самостоятельность, которая не снилась не только прежним сторожам, но и их шефам, решились смягчить тюремный режим в гораздо большей степени, нежели ожидала Маруха. Ей позволили свободно перемещаться по комнате, говорить в полный голос, ходить в туалет не по часам, а когда захочется. Перемены к лучшему вдохновили ее заняться собой, благо в Джакарте у нее уже был такой опыт. Пригодились и упражнения, которые показывала тренер в передаче Алехандры: они так и назывались – «упражнения для замкнутого пространства». Маруха выполняла их так усердно, что один охранник даже заподозрил неладное.