Можно было не смотреть. Я отошел. Командор вложил пистолет в руку полицейского.
Саша развернула «пони», мы вскочили на ходу — вперед! Командор, высунувшись по пояс из люка, вмазал в вездеход сзади — в баки. Глухой взрыв, пламя — баки почти полные, недавно была заправка… Огненная лужа, и машина в ней — как босиком…
Выезжаем на шоссе, Саша тормозит: ну, откуда же появятся? Со стороны города — одна. Полный газ — навстречу. Командор сидит на корточках на сиденье, я держу его за ремень. Двести метров… сто… пятьдесят… ну же! Командор высовывается из люка, как чертик из коробочки, и бьет навскидку из гранатомета. Магниевая вспышка в салоне, летят в стороны двери, стекла, горбом встает крыша… Мы проскакиваем мимо, я из автомата бью туда, в красный дым. Саша аккуратно, без юза, тормозит, разворачивается, и мы несемся обратно, на ту же стоянку, запираем машину и вталкиваем ее в огненную лужу, я окатываю нас всех одортелем — теперь мы невидимы не только для людей, но и для собак… и вот нас уже нет, мы уже в темноте, на шоссе вой сирен и синие проблески, а нас уже нет.
Оружие топим в болотце, и — сорок минут ночного бега. Командор ведет, Саша в центре, я замыкаю. Полная тишина. Где-то лают собаки — далеко. По тревоге слетаются полицейские патрули. Дороги перекрыты, по всему Кунцеву ловят неизвестную подозрительную машину. А мы уходим, мы, наверное, уже за кольцом оцепления. Собаки и сирены — где-то слева. Ночной бег. Все выверено до минут.
Осталось мало. Все хорошо. В гараже множество следов. Пусть ищут, на двое суток это их отвлечет. Хороший пакет дез. Все выверено. Теперь шагом, шагом, лениво, нехотя… по две желатиновых виноградины на каждого — проглотили. Через пять минут от нас будет разить таким безумным перегаром… На обочине коллатерального шоссе номер четыре стоит наш «зоннабенд» без света в салоне и с поднятым капотом, и Гера пританцовывает рядом с ним, изображая ремонтную деятельность.
Садимся — все трое на заднее сиденье, в кармашке на дверце уже откупоренная бутылка «Очищенной», бумажные стаканчики… Ну, за успех, говорю я, разливая, и мы глотаем теплую водку — без удовольствия, как микстуру. Все, бутылка на полу в ногах, о, и не одна, молодец, Гера, догадался, туда же летят стаканчики, быстро приводим себя в художественный беспорядок, Гера заводит мотор, мы катимся, катимся, катимся по коллатеральному шоссе номер четыре, ага, вот и застава, нам приказывают остановиться, а Командор уже спит на коленях у Саши, а Саша припала ко мне, а у меня остекленевшие глаза и еле ворочается язык, и трезвый Гера отвечает за всех…
Дождь заливал стекла и глушил все звуки. Я не был уверен, доносится это шум боя или шуршат капли по кронам. По желтеющим кронам… Поэтому, пока капитан отсутствовал, я стал слушать радио. В «медведе» капитана Крестовикова стоял отличный приемник.
Мир был охвачен паникой. Люди бежали из городов, резервистов ставили в ряды, бомбардировщики взлетали в небо, флоты выходили в море… Всяческие канцлеры, президенты и императоры висели на телефонах «горячих линий». Какие-то военные обозреватели, люди без малейших признаков стыда и интеллекта, пытались объяснить мне, как вести себя в момент ядерного нападения и сразу после оного. Через двадцать минут меня уже трясло, и не знаю, от чего больше: от злости или от страха за родных… за все еще родных…
Звено Врангеля — он сам, Саша Балахнин и Макс Потылицын, давний друг Врангеля, — сидело в нашей машине, два других звена с хорошим ручным пулеметом «РПВТ» — во второй. Ребята тоже слушали радио…
Трудно поверить, но только сейчас до нас понемногу доходило все.
Вернулся капитан, а с ним — тот самый Выдра, на котором нынче сошелся клином свет. Они забрались в салон, сдирая с себя дождевики, и сразу запахло мокрым войлоком. Никогда до этого я Выдру, естественно, не видел, однако спутать его с кем-либо было нереально. Выдра походил на ожившую каменную, бабу, каких немало в здешних краях. Ниже меня, он весил, наверное, за сто пятьдесят. Черное в оспинах лицо, маленькие глазки, руки до колен. Голенища чудовищных сапог были надрезаны и зашнурованы сыромятными ремешками — иначе не налезали на толстенные икры.
Хозяин Медной горы…
— Ага! — сказал он, увидев меня. — Ну, здравствуй, здравствуй…
Рукопожатие его было осторожным — он сознавал свою силу. Моя рука как бы побывала под паровым молотом, направляемым умелым кузнецом.
— А пройдет машинёшка-то? — тут же обеспокоился Выдра. — Дорога там никака, а по дожжу так вовсе смерть.
— Пройдет, — сказал капитан. — Значит, Тимофеич, говоришь — не геологи?
— Не. Геологов я за версту с подветра распознаю. А в тех, понимаш, чё-то лажненькое тако вот… не объяснить. Ну все как у геологов, а не геологи.
— Так заявить надо было.
— Не. Эт не по нам. Заявлять. Не. Капитан втянул воздух уголком рта.
— Да, — сказал он. — Знакомо. Там, Тимофеич, под стенами — уже две сотни наших легло, а сколько еще ляжет — представить страшно. — Эттак… — сказал Выдра и замолчал.
— Так куда ехать? — капитан вздохнул, перебрался в перед, сел за руль.
— Скрозь деревню, и по леву руку просек увидишь… Мы тронулись и второй «медведь» тут же зарычал мотором.
Дорога и сквозь деревню была так себе, в выбоинах и ухабах, а по просеке, давно заросшей тонким осинником, шла и вовсе колея. «Медведь» нырял в какие-то ямы, переваливался грузно с боку на бок, но пер и пер — вверх и вперед.
— Кто дорогу-то так разбил, а, Тимофеич? — пересиливая мотор, крикнул капитан.
— А лесовозы. Третье лето только как кончили деляну сводить. Ангельску рощу продали, слыш? Вот так так… Така роща была! Эх, химики…
— Это где Агафонов скит стоял?
— Точно так. А ты почем про скит знаш?
— Да кто же про него не знает… Зден Рышардович, перелезайте-ка сюда, на переднее, разговор есть.
— Слушаюсь… — я полез на переднее — и крепко приложился теменем о трапецию, на которой в бою сидит пулеметчик. Боль была адская, а в следующую секунду на лоб хлынула кровь. — Матка бозка…
Меня тут же за штаны утянули назад, с прибаутками промыли водкой дыру в скальпе и перевязали зеленым полевым бинтом; только минут через десять я выполнил приказ капитана: сел на переднее и приготовился к разговору.
— А щас во-он от того валуна направо, — показал Выдра.
Валуном Выдра назвал серую округлую скалу размером с четырехэтажный дом. Наверху синей краской кто-то написал: «Мы — колчаковцы». За скалой от разбитой лесовозной дороги по ложбине уходила зеленая тропа, по которой прежде ездили разве что на конях.
— Грибов-то! — восхитился капитан.
Тропа была красна от шляпок огромных сыроежек.
— А так грибной нынче год, — охотно отозвался Выдра. — Не знам, куда и девать.