Что еще нужно бедным туристам или шоферам грузовиков?
И те, и другие в мотеле были. На волейбольной площадке слышались азартные крики и удары по мячу. Мировые проблемы их задевали как-то очень криво.
Непосредственно же над нами расположились пылкие любовники. Слышимость здесь была великолепная.
— Я поехал, — сказал я в который раз и в который раз добавил: — Никого не впускай. Запри дверь, и будто тебя нет. Утром дождись меня.
Зойка провела рукой по моей щеке.
— Беги. Дождусь как-нибудь…
Обратный путь занял час. На мосту через Босфор была пробка. На машине я бы вообще не проехал. Ближе к европейскому берегу дымилось железное месиво.
Столкнулось машин десять…
— Сигарету… — прошептал я, валясь на песок. Кто-то из мальчишек бросился к одежной куче. В глазах у меня плыло, вместо легких было по мотку колючей проволоки.
— Ну? — нетерпеливо выдохнул Сашка.
— Нашел, — сказал я. — Открыл. Пусто.
— Пусто? — не поверил он. — Как — пусто?
— Абсолютно, — сказал я.
Алик, бегавший за сигаретами, вернулся, раскурил одну, сунул мне в зубы.
— Спасибо, — кивнул я.
— Там пусто, — сказал Сашка.
Алик с невыразимой обидой уставился на меня.
— Как же так? Вы же говорили — никто не откроет…
— Если не знает ключа — то да. Значит… значит… Парни, это значит только одно — еще один из наших жив и действует. И, видимо, не в одиночку — иначе он не стал бы выгребать все. Так что…
— Это хорошо, — сказал Сашка. — Но нам-то что теперь делать?
— Подумаем, — сказал я.
Я сел. Стряхнул песок со щеки. Я был в песке по самые уши. На меня налип весь пляж.
— Но как же? — не мог успокоиться Сашка. Алик хлопнул его по плечу.
— Надо подумать, — повторил я. — Пошли в машину. Пацаны подождали, пока я окунусь, смою песок, потом оделись и потопали впереди меня по тропе. Я нес форму в руках, обсыхая на ходу. Машина наша так и стояла на обочине, часовые прохаживались рядом, Герберт без фуражки сидел в кабине. Увидев нас, он спрыгнул на землю и быстро пошел навстречу.
— Нашли? — нервно спросил он.
— Пустой, — сказал я. — Опоздали. Он вопросительно поднял брови.
— Один из моих парней уцелел, — сказал я. — Думаю, что это его рук дело. Больше некому.
— Ясно… Что ж, так, может быть. У нас все спокойно, — резко переключаясь, четко отрапортовал он. — Один раз мимо проехал панцерваген, притормозил, но не остановился.
— Вам идет офицерская форма, — сказал я.
— У нас в роду были офицеры, — сказал Герберт. — Был даже генерал. Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.
— Не помню… Один мой дед был польский офицер. Он воевал с Гитлером, но расстреляли его большевики. Другой дед был испанский офицер, он воевал за Гитлера, потом со своей частью перешел на сторону Сибири. В сорок девятом его расстреляли возрожденцы. Мой отец был на сборах, когда начался офицерский мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей стороне он оказался…
— У вас есть дети? — спросил Герберт.
— Нет.
— Это очень плохо…
— Иной раз мне кажется, что долги моих предков достались мне. И я не хочу никого нагружать своими долгами…
— А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.
— Надо уходить из города — Как они могли узнать, что у нас… что дети…
— Телефон.
— То есть?
— Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.
— О, Боже. Какие же сволочи.
— Да уж.
— Слушайте, Игорь! — бешено зашептал Герберт. — Надо спрятать детей! Надо спасать детей!
— Спрячешь их, как же…
— В метро! Во внешнее кольцо!
— Я не в том смысле. И внешнее кольцо не подходит — там-то уж точно будут искать.
— Ну придумайте хоть что-нибудь!
— Они просто не захотят прятаться… если их не убедить, что это засада…
— Я же знал, что вы придумаете.
— Подождите, я еще ничего не придумал… На меня вдруг накатило: нетерпение, раздражение, разочарование во всем на свете — все вместе. Отвернувшись, я стал одеваться.
— Мы будем стоять тут или поедем дальше? — напряженным голосом спросил Герберт.
— Поедем, — сказал я. — На Черемисовскую…
Мы постарались произвести побольше шума. Дверь, по крайней мере, я вышиб очень громко — автоматной очередью. Потом те ребята, которым досталась форма, стали вытаскивать и грузить в машину коробки и ящики, а штатский наш контингент незаметно прошмыгнул вниз. Пока все это происходило, мы с Гербертом обошли дом кругом. Подъезд меблирашек был заперт на огромный висячий замок, на стук никто не отозвался. Похоже было, что все действительно смылись.
— Господа ищут владельцев? — спросили сзади по-немецки.
— Да, — я обернулся. У крыльца стоял старичок с зонтиком. У старичка были пепельные волосы до плеч и пепельная бородка. — Мы из военной комендатуры.
— Все уехали позавчера, — сказал старичок. — Одних грузовиков для перевозки вещей было две дюжины.
— Вот как, — сказал я задумчиво. — Как же нам проникнуть в дом? Не может быть, чтобы никого не осталось. Кто-то же должен следить, охранять…
— Да, господин, но вчера вечером сторожа забрали, и теперь дом совсем без наблюдения.
— Кто забрал?
— Этого я не знаю, господин. Какие-то люди приехали на микроавтобусе, о чем-то долго говорили с ним, потом посадили его в автобус и увезли с собой. Он не вернулся еще.
— Спасибо, что сказали. Мы постараемся выяснить все это.
— Да, господа, постарайтесь выяснить. Здесь разыгралась страшная трагедия.
Говорят, все было залито кровью… — глазки его сверкнули. — А утром, когда выносили трупы…
Он долго рассказывал, что было утром и днем, и кто приходил и что говорил на следующий день, я слушал, но ничего нужного не слышал. Только какие-то люди, забравшие сторожа… но и сторож ничего не мог знать, потому что той ночью еще не был сторожем, а был неработающим пенсионером и, естественно, спал. Наконец, старичок выложил все, что знал, что слышал от других и что придумал сам или с помощью таких же вот праздных старичков и старушек. Пообещав узнать специально для нас всю правду о происшествии, он удалился.