— Лугхад… А ты когда-нибудь уже пробовал с кем-то… как со мной? — снова по-дурацки получилось. Словно у любовника спрашиваю: «Я у тебя первая?» Ну человек я, что поделать, смертная! И для подобных таинств в нашем языке и слов-то нет!
— Не спрашивай… Все равно не в моих силах ответить, — снова близко-близко мерцающие тоской глаза, и пламя свечи начинает потрескивать. Я почти физически ощущаю Его боль от невозможности вспомнить.
Интересно, сколько Ему лет на самом деле? Хотя бы с точностью до века! Я все больше и больше утверждаюсь в мысли, что он старше Хозяина — значит, более двух тысяч…
— Oltro on-raem na Gil-ae-Talli… — неожиданно срывается с Его губ. Я вздрагиваю, как пронзенная мечом, — еще ни разу в моем присутствии не заговаривал Он на Языке Служения. А фраза эта в переводе значит — «Дай мне Свет и Суть»! С нею обращаются к жрицам Андсиры перед свершением таинства!
— Что ты сказал?! — так и вскидываюсь я.
Он словно очнулся от сна.
— Разве я что-то говорил?
— Говорил, — я безжалостно повторяю фразу.
— Разве? У меня в голове из «Литании» крутилось: «Шесть веков я взыскую любви…» — а это словно в рифму сказалось, я даже не понимаю, что это значит… Честное слово, сам не знаю, откуда оно взялось!
Зато я прекрасно знаю. Ассоциативка сработала на мою импровизацию. Как там оно: «Пока не забылось Имя древнейшего Откровенья…» Черт, записать бы надо… пока не забылось! Пригодится ведь в дальнейшем.
Да уж… Сладко и страшно — быть чужой памятью… И не простого смертного — Нездешнего, позабывшего о том, что он Нездешний. Выпадало ли подобное хоть кому-нибудь в мироздании?
«ДЛЯ ТОГО Я ПРИШЕЛ СЮДА ПЕТЬ И ПЛЯСАТЬ…»
— Куда ты торопишься одна в столь поздний час, прекрасная?
Узенькая улочка старого города — не больше четырех шагов в ширину, глухие, без окон, стены из темно-коричневого камня… Колодец и колодец, в двух шагах ничего не видать. На такой улочке прирежут, а ты даже не успеешь понять, что с тобой произошло. Так что если уж соизволили окликнуть — считай, полбеды позади.
— Ты даже не хочешь остановиться и побеседовать со мной?
От стены отделяется темноволосая кудрявая девушка, чем-то похожая на Хейтиле, но значительно моложе. Кожаные штаны, безрукавка, отороченная мехом. К ноге ее жмется здоровенный пес, что-то вроде помеси овчарки с лайкой.
Волчица. Степнячка.
— Мир тебе, добрая женщина, — отвечаю я на всякий случай, хотя у меня есть веские причины сомневаться в ее доброте. — Я возвращаюсь домой, за Сухое русло… и хотела бы попасть туда как можно скорее, ибо улицы ночного города страшат меня…
— И не без оснований, — молодая Волчица довольно бесцеремонно разглядывает меня. Хорошо, что моего лица не видно под покрывалом и оно не выдает испуга — а голос, слава богам, не дрожит. Черный шелковый плащ скрывает в темноте довольно много, но достаточно видеть его и покрывало, чтобы сделать выводы: горожанка из благородных, легкая добыча…
— Так что я буду очень благодарна тебе, добрая женщина, если ты не станешь задерживать меня в этом неприятном месте.
— Ну пока ты со мной, тебе ничего не грозит…
Ну-ну. Скажи это кому-нибудь другому. Как ни быстро убрала я руку под плащ, но Волчица наверняка успела разглядеть на моем большом пальце крупный кровавый рубин в массивной оправе из золота. Перстень этот сегодня вечером бросил нам с Лугхадом какой-то лорд, пришедший в восхищение от того, что мы делали. И иду я, понятное дело, вовсе не домой — Крысиный квартал по эту сторону Сухого русла и много дальше от центра — а к некой надежной мадам, которая держит «приличное заведение» на улице Яххи и по совместительству дает деньги под заклад. Если я выручу за камень хотя бы две трети его настоящей стоимости, у меня появятся новые туфли взамен окончательно разбитых, у Лугхада — хоть одна нарядная тряпка, а кроме того, недели три на нашем столе будет мясо…
Если… Если только у меня не отберут его прямо сейчас. Видно же, что Волчица вышла на охоту…
— К тому же при мне нет ничего по-настоящему ценного.
— Даже если это правда — ты молода и красива… звенящая браслетами в ночи! — по голосу слышно, как она усмехается. — Этого не скроешь никакой одеждой. И не поможет тебе ни твой кинжал, ни твое покрывало, если кто-то пожелает иметь тебя своей рабыней.
Даже кинжал разглядела под плащом…
— Зачем ты говоришь мне это, дочь степей? Неужели ты думаешь, что я пошла бы одна по ночному городу, если бы у меня был выбор?
Воистину так — уж лучше влипнуть одной и магически отбиваться, чем нарваться вдвоем и засветиться до срока перед Лугхадом. Сам же Лугхад в ночной уличной драке — помощь невеликая, ему надо пальцы беречь. И днем в такие места не ходят — днем мадам спит, а работает ночью.
Молчание. Волчица размышляет, а пес у ее ног нетерпеливо ворчит.
— Ты нравишься мне, ночная странница, — говорит она наконец, и в голосе ее все то же легкое презрение кошки к мыши, с которой она играет. — Поэтому я приглашаю тебя быть гостьей в моем доме. Скоро должен вернуться мой брат, и я попрошу его проводить тебя.
— Я с радостью принимаю твое приглашение, — отвечаю я. По Волчьим законам, отказаться от гостеприимства и предложенной помощи — значит нанести хозяевам дома кровную обиду. Все горожане для них — низшие существа, и эта Волчица оказывает мне честь, снисходя до меня. Только я предпочла бы обойтись без подобной чести. Хотя бы потому, что уже успела сказать неправду про то, куда иду, а когда имеешь дело с Волками, это чревато.
Волчица хватает меня за руку, тем самым лишив возможности потихоньку снять и спрятать рубин, и тащит внутрь. Миновав пару неосвещенных коридоров, я оказываюсь в большой комнате без окон, но с несколькими дверями. Ярко горят свечи, пылает пламя очага, в котором на тонких стальных спицах жарится мясо. Ковры, статуэтки грубого литья, бронзовая посуда — все стильно и без излишней роскоши. У входа — стойка для оружия, на которую я, не дожидаясь напоминания, кладу кинжал. Волчица сопровождает это мое действие одобрительным взглядом — то ли ценит мое уважительное отношение к их обычаям, то ли радуется, что добыча сама лезет в пасть…
— Садись вон туда, на подушки, — она показывает в сторону очага. — Если хочешь, угощайся — бери мясо, на столике есть сладости, а в кувшине молоко.
Однако не бедно живут тутошние Волки — медовые лепешки, жженый сахар… Поблагодарив, беру одну из лепешек и начинаю есть, отламывая кусочки и обмакивая их в молоко.
— Разве покрывало не мешает тебе? — с подозрением смотрит в мою сторону Волчица. Нет уж, не дождешься. Сама же намекала мне по поводу продажи в рабство, а мне что-то ощутимо неохота нарываться именно сейчас…
— Мешает, безусловно. Но ты же знаешь, что городские женщины из высшего сословия могут открывать лицо только у себя дома. Я уважаю ваши обычаи — уважай и ты наши.