— Тебе действительно нужно это знать? — голос его неожиданно вздрагивает.
— Думаю, что да.
Лицо Грега становится напряженным, и он выговаривает, старательно копируя знакомые мне интонации:
— «Дай мне стать тобой. Позволь мне войти в тебя. Я знаю, как ты к ней относишься, но без моей поддержки она никогда не станет твоей. Поделись со мной смертным телом, и лишь у тебя будут ключи от ее желания…» — он низко опускает голову и уже своим голосом доканчивает: — Ненавижу! Прав был твой отец — очень трудно устоять против ТАКОГО…
Звездный — в обличье Грега… Меня непроизвольно передергивает.
— Грег, но если он предложил такое, это значит, что… — я осекаюсь, не умея назвать… В голову лезут идиотские формулировки типа «я тебе совсем не безразлична», «ты ко мне неравнодушен» — не умею я говорить об этих вещах, не умею, черт возьми, и похоже, так никогда и не научусь! Как доходит до дела — сразу приступ высокого, трать-тарарать, косноязычья!
В темноте не разглядеть лица, но Грег все равно отворачивается — в смущении?
— Я позвал — теперь я сам понимаю, что позвал, — и ты пришла. Другая, не как все люди — ослепительный свет под покрывалом тьмы, и та песня была про тебя. Но я спугнул тебя настоящую, и ты стала просто человек, и тебе было очень больно — я почти физически ощущал твою боль. А потом пришли другие из… из твоего клана и стали все мне объяснять. И я понял, что на самом деле ждал тебя всю жизнь, как высшего смысла, и наконец дождался. Только не знал, что это окажешься именно ты. А сейчас ты лежишь здесь в старой рубашке, в бинтах и гипсе, и волосы давно не мытые, но мне все равно хочется обращаться к тебе — «госпожа Леонора», — он умолк и потом прибавил отчаянно: — Вот. Теперь я все сказал, и можешь делать со мной, что пожелаешь.
И тут снова, как тогда в Кармэле, на меня накатывает, и я вижу четкую картинку: осенний лес, обращенный в живое пламя клонящимся к закату солнцем, костер — и Грег, в лиловом и оранжевом, высыпающий в огонь охапку сухих листьев. Грег?.. Картинка держится несколько секунд и гаснет, и вокруг меня начинает плясать водоворот: черное, лиловое, пурпурное, серое… набегающий фронт грозы, длинные черные волосы по ветру… затем, вспышками, что-то вроде сцены, бешеный, счастливо пылающий взгляд темных глаз в обрамлении черно-лиловых росчерков, и совсем близко — пламя хорошо знакомых мне медных волос, и две гитары, звучащие в лад на фоне флейты…
— Йерг-гинт… — срывается с моих губ. — Хранитель янтаря… — а в голове стремительно крутится: он же действительно вторая моя половина, ибо он Земля и Вода, а я — Огонь и Ветер! Значит, и в самом деле стало по слову моему — я исполнила, что обещала, и он дарован мне в награду. Именно он — память внезапным озарением подсказывает, что я не назвала имени там, в святилище, а Флетчер не был мне дополнителен, он был Водой и Жизнью… Но все это остается в голове, а вслух я произношу только Имя:
— Йерги…
Он вздрагивает всем телом и, не найдя моей здоровой руки — она под подушкой, — хватает меня за обнаженное плечо:
— Как ты… Как вы назвали меня, госпожа Леонора?
— Элендис, — отвечаю я, и голос мой звучит странно для меня самой. — Теперь можно Элендис, и никаких «вы». Я назвала тебя твоим Истинным Именем, Йергитт Ломеанор, и в имени этом янтарь, как у моего отца и Гитранна. Ты тоже из нашей семьи, Йерг, ты тоже сродни Огню, хотя и не ему причастен…
— Я?! Но я же простой смертный, я никогда…
— Даже простой смертный всегда причастен одной или двум стихиям, — произношу я в сотый, наверное, раз за свою многотрудную жизнь, но все равно не выходит назидательно. — Но ты, не рожденный одним из Братства, все же больше простого смертного, пусть твоя сила и скрыта до поры — иначе зачем эта янтарная мета?
— Откуда это известно тебе?
— Я Огонь, — отвечаю я. — Я вижу Суть вещей, и мне дано читать имена. Верь мне, Йерг. Ты уже доказал свою силу, — и вот тут я позволяю себе ухмыльнуться до ушей. — Кому из так называемых простых смертных было бы под силу набить морду существу, лишенному плотного тела?
Гипс с меня сняли за три дня до здешнего Нового года. Левая рука висела плетью, ноги совсем разучились ходить. Йерг — теперь я называла его только так — тут же разогнал всех сиделок («все равно на пятом курсе не сессия, а так, баловство») и сам занялся мной. С его помощью я заново училась ходить. По квартире передвигалась, опираясь на его руку, — одна мысль о том, чтобы пользоваться костылями, бесила меня до судорог. А потом он часами разминал мои отекшие ступни, да не только разминал — Серраис показал ему те немногие приемы целителей, которыми владел сам, и Йерг перенял их на удивление легко… С каждым днем я все больше убеждалась, что он наш, наш всей сущностью своей, и был просто обречен встретиться с нами — и со мной…
Новый (по-здешнему — тысяча девятьсот девяносто шестой) год мы встречали вдвоем. Йерг добрался до моей сумки и, невзирая на мои слабые протесты, заставил меня надеть коричневое с золотом платье и все украшения, даже волосы сам завернул под гребень, ибо левая рука слушалась меня еще очень плохо… «Я хочу видеть тебя в обличье, достойном тебя… Как жаль, что ты еще не скоро сможешь танцевать!» А сам вышел к столу в черном, с волосами, прихваченными тонкой цепочкой из желтого металла. Другой на его месте, уверена, и плащ набросил бы, но вкус Йерга — или наша с ним, одна на двоих, Огненная интуиция? — подсказал ему, что в этой камерной обстановке плащ будет не слишком уместен. И весь вечер вид у него был такой, какой, наверное, бывает только у мальчишки, все детство клеившего модели и игравшего в морские сражения и наконец попавшего на самый настоящий парусный фрегат! Впервые за жизнь — НАСТОЯЩЕЕ!..
Мне было трудно двигаться, и мы почти весь вечер просидели в креслах друг напротив друга, и гитара не успевала остыть от рук Йерга. Он пел все, что насочинял за свою жизнь, — а сочинять он, как и я, начал в пятнадцать, да и лет ему было ровно полугодом больше, чем мне — он пришел на свою Суть двадцать шестого февраля. («Идеальная зодиакальная пара», — как-то обмолвился он и тут же поспешно отвел глаза.) Песни у него были необыкновенные. Зачастую несовершенные по форме, они поражали силой воздействия — не той бешеной энергетикой, к какой я привыкла и какой меня покорил Гитранн, но мягкостью и тонкостью в сочетании с нервной напряженной дрожью. А некоторые, такие, как «Дорога Хозе» или «Грааль в песках» вообще казались мне дивно благоуханными цветами… Да что рассказывать — их надо слышать, и скоро их услышат многие, я об этом позабочусь!
Мне осталось досказать совсем немного… Но, наверное, можно и недосказывать — вы уже и сами все поняли. А чем иначе объяснить, что я давно прекрасно хожу, что уже минул апрель и начался май, а я все еще живу здесь, у вас на Техноземле, в маленькой квартирке Йерга?
Последнюю неделю стоит жуткая жара, но у нас дома всегда прохладно. Йерг уже не ходит в свой архитектурный, а целыми днями лежит на полу и чертит дипломный проект — через месяц у него защита. Глядя на него, и я взялась за свои давно заброшенные «Средства воздействия» — хочешь не хочешь, а Академию культур надо как-то кончать. А по ночам, когда спадает жара, мы берем магнитофон Йерга и идем за два квартала в тот самый Нескучный сад, где якобы водятся черные менестрели. Там, на просторе, вдалеке от любопытных глаз, я танцую — вспоминаю свои старые вещи и придумываю новые.