– А ты надеялся остаться для меня лишь мимолетной тенью? – отозвалась она с торжествующей усмешкой.
Теперь она могла рассмотреть его подробнее. На первый взгляд он казался не старше ее самой, однако девушка хорошо знала, сколь обманчива может быть внешность обитателя Замка. Его вьющиеся темные волосы, едва ли не более великолепные, чем у самого Элори, на свету явственно отливали медью, и этот такой человеческий, безыскусный оттенок казался еще теплее рядом с немыслимой гладкостью кожи. Двухцветный камзол оказался таканским не только по «гербовому» делению, но и по покрою – узкий, длиной до середины бедра, с пышными рукавами, да и черные штаны, обтягивающие, как вторая кожа, тоже пришли из таканской моды. Мягкие сапожки повторяли цвета камзола – левый алый, правый золотой. И ни перстней, ни даже усыпанного каменьями пояса, который так и просился к его наряду; единственное украшение – звезда о восьми лучах из дымчатого топаза, подвешенная на цепь с «алмазной гранью» звеньев…
Первый раз девушка поймала себя на желании узнать, кто таков ее партнер в дневной жизни. Вроде бы ничто в нем не выходило за обычные человеческие рамки, однако эта открытость сама по себе выглядела необычно, чтобы не сказать – невозможно для Замка. Кто же он такой, если не боится?!
– Ты в выборе уверена ль своем? – неожиданно спросил он, снова озаряясь своей неподражаемой лукавой улыбкой. Услышав из его уст эту реплику, достойную героя классической пьесы – да хоть тех же «Демайна и Целлеры»! – девушка растерялась, не зная, что ответить, и осознавая, что и ее собственная реплика рядом с этим дерзким ответом превратилась в слова из пьесы… Как хорошо, что под полумаской с вуалью не видно жаркого румянца, залившего ее лицо от сильнейшего смущения!
– Уверена, – бросила она, стараясь не обращать внимания на то, как дрожит ее голос. – Идем же в круг, – она потянула его за руку и прибавила: – И впредь не смей дразниться!
Да что же это такое – снова попадание в проклятый классический размер, и снова совершенно случайно! Что это с ней сегодня происходит? Она и смотрела-то эти пьесы всего два или три раза в жизни, отлучаясь из монастыря в город!
– Спаси и сохрани – дразнить тебя! – он уже откровенно смеялся, но смех этот был не обидным, а немыслимо радостным, словно искрящимся в уголках губ. Одной рукой чуть приобняв девушку за плечи, другой он обвел зал с парами, выстроившимися друг за другом для «ручейка». – Вот их дразнить намного интересней!
– О да! Они назвали танцем то, что у нас зовется строевою подготовкой! – втянувшись в игру, эту фразу она уже сознательно попыталась затолкать в размер. Вышло не идеально, но, в общем, приемлемо – особенно для человека, никогда не писавшего стихов и даже на сон грядущий вместо сборника трогательных баллад листающего трактаты по алхимии.
По его лицу снова пробежала тень изумления. Теперь, казалось, настала его очередь гадать, кто такая эта девушка в черных кружевах, сквозь которые призывно мерцает обнаженное тело. Многие ли в этом зале способны так достойно ответить на его откровенную попытку сбить с толку собеседника?
– Что ж, в круг! – теперь уже он потянул ее за руку. – И помешаем их параду!
Впоследствии ей понадобилось несколько дней, чтобы наедине с собой, чистя ягоды шиповника от жестких волосков или снимая с куста спелые орехи, разложить в голове по полочкам все, что случилось в эти несколько сверкающих часов. Держась за руки, словно двое проказливых детей, они носились по залу и издевались над гостями Элори, как хотели. Вот они встают в общий «ручеек»… и вдруг резко присаживаются на пути у пары, пробегающей под сводом рук, так что той приходится перешагивать через внезапно образовавшуюся преграду. Вот он поднимает ее над головой на вытянутых руках – откуда столько силы в этом гибком, изящном, почти мальчишеском теле, ни на миг не способном остаться в покое? Или это она сама ничего не весит, ибо готова летать от счастья? Вот она почти в ужасе хватается за платье на груди, откуда бесследно исчезла шнуровка, и кружева распахнулись, почти обнажив левую грудь. «Этот?» – спрашивает он и, смеясь одними глазами, извлекает шнурок из рукава. Подобрал или сам выдернул в пылу танца? А впрочем, какое это имеет значение?!
Вот его губы осторожно, словно не смея, касаются ее шеи; вот его руки скользят вдоль ее тела, невесомо оглаживая талию и бедра; вот он замирает перед ней на коленях, приобняв за ноги и прижимаясь лицом к черным кружевам…
Как бы ни пытался он притворяться обычным человеком, его выдавала пластика – такой изумительной отшлифованности в каждом жесте, такого неподдельного изящества не бывает у простых смертных, разве что после долгих лет упорных тренировок… И было еще что-то, чего она поначалу не понимала, но когда поняла – восхитилась. А именно – ни одно из его откровенно чувственных движений не было призвано до срока возбудить в ней желание, поскорее увлечь ее прочь из зала в одну из комнат для двоих. Ей и раньше доводилось танцевать в столь тесном контакте с партнером, когда тела расходятся буквально на миг и снова льнут друг к другу, и она прекрасно знала, как быстро мужчина заводится от такого танца и как старательно начинает заводить женщину. Здесь же… чувственность была разлита в воздухе вокруг нее, словно облако дорогих духов, но ни одна капелька не смела проникнуть под кожу и зажечь в ней пламя. Пока не смела…
Глаза в глаза – он был лишь самую малость выше девушки, и ни ей, ни ему не хотелось отводить взгляда. Невидимая нить натянулась между этими двоими, и хотя за время танцев оба почти не говорили, лишь изредка обмениваясь такими же наигранными репликами, уложенными в размер – за них беседовали глаза. Наверное, ни разу в жизни девушка не ощущала себя пьяной от счастья в самом прямом смысле слова. Сквозь ее вуаль он не мог видеть, как счастливо она смеется, но, похоже, угадывал это и отвечал ей таким же беззвучным смехом.
В конце концов она заявила, что хочет пить, и он повел ее на смотровую галерею над залом, где во время бала обычно подавали прохладительные напитки. Но стоило им оказаться наедине на лестнице, как она торопливо обвила руками шею юноши в ало-золотом и, откинув вуаль, поцеловала его в точеные губы. Он невольно отпрянул, однако тут же ответил на поцелуй, да так, что у девушки закружилась голова.
– Спасибо тебе, – негромко произнес он, когда их губы наконец разъединились. – Ты прекрасна, я вижу это даже сквозь твою маску. И великолепно танцуешь, наверное, лучше любой в этом зале… Быть избранным тобой – большая честь для кого бы то ни было.
– Ты можешь звать меня Тай, – отозвалась она, склоняя голову ему на плечо. Именно так было принято представляться в Замке. Обычно девушка, как и прочие, называлась первым звукосочетанием, которое приходило ей в голову – но сейчас кусок дневного имени сам слетел с ее губ. – А как мне звать тебя?
Он снова улыбнулся.
– «Любое имя дай рассвету…» Я в твоей власти, как хочешь, так и зови. Неужели здесь есть какая-то разница?
– Тогда… – она ненадолго задумалась. – Можно – Тиндалл? – «Тинд» на ее родном языке означало «лимон», так что все имя должно было переводиться приблизительно как «лимонноокий».