Казалось, что где-то за Медведковым или Лосиным Островом внезапно кончатся постройки и начнутся пески Калахари. Конторы московские с виду работали, но толку добиться нельзя было ни в одной. Главные начальники, как правило, высиживали свое на трибунах Олимпиады, а те, на ком все держалось, хоронили сегодня Высоцкого…
Я не пошел. Новое поколение «красных магов», выросшее в отсутствие реального сопротивления, было бездарно, легковерно, страшно напугано рассказами ветеранов о безжалостных мозаичниках, опасалось черых кошек, кривых углов, пацифистских «лапок», непонятных слов и числа «91». Там, на Ваганьковском, их наверняка было больше, чем актеров Таганки. Они были загнаны в угол собственными страхами и потому очень опасны.
Кроме того, с некоторых пор я стал ощущать, что после пребывания в толпе я впадаю в депрессию. Хочется то ли принять душ, то ли утопиться…
И еще я в очередной раз подумал, как тупа и бестолкова эта власть. У нее совершенно отсутствовало чутье на своих и чужих. Что покойный Галич чужой – она еще понимала. Но что Высоцкий свой – уразуметь никак не могла. А с другой стороны, уразумей она это – и пропал бы Высоцкий: Да, прожить без врагов эта власть не умела, и единственно, что научилась при ней страна делать по–настоящему качественно – так это врагов.
В общем, я не пошел.
Мне и так хватало поводов для уныния.
До семьдесят шестого оставалась надежда, что Союз Девяти восстановит связи с Трофимом Денисовичем. Но мудрецы, очевидно, решили, что материал отработан: Все-таки нелюди они, эти великие гуманисты.
Весной этого года умер Иван Леонидович Сидериди, он же Кузнец. Умер при странных обстоятельствах: выпал из электрички, подъезжая к городку Грязовец.
По все житейским соображениям, делать ему в тех краях было решительно нечего; тем более, что добираться электричками почти до самой Вологды – занятие не для обеспеченого пенсионера. Но в именно в Грязовце еще со времен Ивана Грозного и до начала нашего века располагалась штаб-квартира Ордена…
Вполне возможно, что за нами все-таки следили.
И, не исключено: у некоторых начинала оживать – робко, островками – прежняя память.
В Академии в очередной раз вяло поинтересовались, собираюсь ли я защищать докторскую, посетовали на мою излишнюю скромность и нерасторопность, потому что тема готовая, а я, похоже, дожидаюсь, когда перемрут достйные оппоненты: Потом я заглянул к приятелям в камералку, где, несмотря на жаркий день, пили свежеразведенный спирт: поминали: Здесь, под «Коней привередливых», я поучаствовал в очередной дискуссии: какой палеолит главнее: верхний или нижний? Потом разговор шарахнулся в сторону и коснулся крылом найденных недавно в Китае терракотовых солдат: Зачем императору Циню потребовалось тащить за собой в могилу несколько тысяч глиняных болванов?
Воевать царство мертвых? Нет, подумал я, император просто слишком рано умер, а китайские мудрецы, которых живьем закапывали в землю и чьи книги сжигались у них на головах, оказались не менее упрямы, чем рабби Лёв. :В прошлом году я встречался со стариком в Праге. Рана в его памяти – огромная, с двадцать третьего по шестьдесят пятый – постепенно зарастала чужими воспоминаниями и собственными фантазиями. Так, например, он искрене считал, что никакой Второй мировой с ее ужасами на самом деле не было, все это явилось грандиозным наваждением, которое Господь послал своему народу для острастки. Потом он, хихикая, рассказал, что Зеботтендорф время от времени, облачившись в короткие кожаные штаны, появляется на Златней уличке и в бессильной ярости колотит кулаками по стене, где для всех, кроме него, открыта дверь. Потом кто-нибудь вызывает санитаров…
Итак, я шел по пустой Москве, дивился на изобильные прилавки, покупал мороженое себе и всяческие мелкие радости – сослуживицам по музею. С тем, что Африка в этом году мне опять не светит, следовало смириться. Хрип Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными маршами Пахмутовой, слова Добронравова: Куда же делся Гребенников, подумал я.
Агату это наверняка бы заинтересовало: «Смерть под роялем». Или «Убийство по восходящему хроматическому ряду»…
Меня обогнала девушка в белом – как на выпускной бал – платье и стоптанных туфельках на низком каблуке. Под мышкой она несла бумажную папку, а в руке – пластиковый пакет с чем-то объемистым и, очевидно, тяжелым. Была в ее походке какая-то отчаянная решимость – и меня вдруг окатило безотчетной тревогой. Я еще шел, пытаясь разобраться в себе – а девушка удалялась – как меня обогнали два молодых человека, одетых с подчеркнутой «иностранной» небрежностью. Один скосил на меня глаза – и зафиксировал …
Отпустив их чуть-чуть от себя, я ускорил шаг.
Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась, пытаясь обойти – те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что шли – бросились бегом к «месту происшествия»: Сейчас будет применен обычный чекистский прием: «даме плохо». Подъедет машина, возможно, что «скорая»…
Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы скользили по асфальту: Я нагнал «иностранцев» в последний момент: они уже хватали девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла: Я свел их головы с приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не поняли, в чем дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в сторону и с разворота ногой разнес одному из «пьяных» челюсть. Второй умел драться разве что со связанными…
Посторонний запах бензииа окутал нас. Я схватил девушку за руку – она упиралась. Она еще хваталась за свой брызнувший пакет с осколками стекла, за разлетевшиеся из папки листки: Страшным усилием я выдернул ее к себе, как из болота. Теперь надо было успеть подобрать кейс – там были все мои документы – и куда-то нырнуть…
И мы успели и подобрать, и нырнуть, и уже сквозь стекло дверей бывшего «Мюра и Мерилиза» я успел увидеть подъехавшую «скорую»…
У нас было минут десять, чтобы скрыться.
– Ты кто? – дрожа, спросила она.
– Дубровский, – огрызнулся я. – Молчи и не отставай.
Я свернул на вонючую лестницу, ведущую вниз. Там были сортиры. К Играм их вычистили, но запах убить не смогли. И еще там была курилка. Пустая.
Я открыл кейс. Футболка с медведем: козырек от солнца: помада: достаточо.
– Переодевайся. Мигом. Я отвернусь.
– Да кто ты такой, чтобы?.. – она задохнулась.
– Потом я тебе все объясню. Главное – выйти отсюда.
– Мне уже все равно не выйти…
– Это ты брось. Так не бывает.
– Там: там мои плакаты остались: листовки…
– О, Господи, – сказал я. – Какая ерунда. Передевайся и пошли.
– Ку:да?
– Там видно будет, – я отвернулся.
– Го:това, – буквально через секунду сказала она.