Что поделаешь, если народ не ведает, кто поменял суп? С нас хватит знания о том, чтó мы сделали ради всеобщего счастья.

Зато остальные члены тайного общества устроили мне и Микелоцци настоящие овации, а Тито Бароццо, пожимая нам руки, сказал:

– Молодцы! Мы именуем вас нашими почётными керосинщиками!

Потом Маурицио дель Понте сделал очень важное сообщение:

– Я нашёл комнату, в стене которой наш славный Стоппани проделал своё окно, и оно ещё сослужит нам бесценную службу. Рабочие сейчас ремонтируют в ней пол, поэтому я смог туда пробраться. Это специальная приёмная, в которой синьор Станислао и синьора Джелтруде принимают только самых близких и почётных посетителей. Справа она сообщается с кабинетом директора, а слева – со спальней директора и его супруги. А картина, которая заслоняет нашему Стоппани этот важный вражеский объект, – это портрет маслом профессора Пьерпаоло Пьерпаоли, почтенного основателя пансиона и дяди синьоры Джелтруде, которой он перешёл по наследству.

Отлично!

Значит, сегодня вечером я буду наслаждаться представлением в секретном кабинете покойного Пьерпаоло Пьерпаоли из моей ложи в последнем ярусе, вольготно растянувшись в шкафчике.

– Как бы нам хотелось оказаться на твоём месте! – говорили члены секретного общества «Один за всех, и все за одного».

7 февраля

Вчера вечером, когда младшие мальчики уснули, я залез в свой шкафчик, закрылся и припал к дырке в портрете усопшего Пьерпаоло Пьерпаоли, который бог знает зачем основал этот отвратительный пансион.

Сначала там царила темнота, но вскоре сцена озарилась, и я увидел, как в дверь слева вошла синьора Джелтруде, сжимая в руке канделябр с зажжёнными свечами, а за ней синьор Станислао.

– Джелтруде, дорогая, – зудел он, – эта история с керосином в тюках с рисом не поддаётся объяснению…

Директриса не отвечала и медленно шла к правой двери.

– Кто из воспитанников мог пойти на такое отъявленное хулиганство? Но, милая, не сомневайся, я сделаю всё, чтобы раскрыть это дело…

Тут синьора Джелтруде остановилась, повернулась к мужу и как завизжит:

– Вы ничего не раскроете. Потому что вы болван!

И ушла в спальню, погрузив кабинет покойного Пьерпаоло Пьерпаоли во тьму.

Захватывающая сцена! Хоть и короткая. Зато теперь я убедился, что позавчера директриса так грубо разговаривала о запасах картошки ни с каким не с поваром, а с самим синьором директором… Болваном синьора Джелтруде называет собственного мужа!

Итак, сегодня великий день: пятница – день, когда тайное общество с нетерпением ждёт результатов своего хитрого эксперимента, чтобы узнать, готовится ли похлёбка на воде из-под грязной посуды.

8 февраля

Вчера я хотел дописать хронику событий дня, но пришлось вести наблюдение за вражеской территорией… К тому же отныне нужно действовать очень осторожно: за нами следят со всех сторон, и от одной только мысли, что найдут мой дневник, меня бросает в дрожь…

Хорошо ещё, замок от чемодана, в котором я его запираю, так просто не откроешь. Да и подозревают в основном старших воспитанников. Ну а если меня всё же загонят в угол, я такого понарасскажу, что все просто лопнут от смеха, я и сейчас с трудом сдерживаюсь, чтобы не разбудить товарищей…

Ах, дорогой мой дневник, сколько всего мне предстоит описать!

Но всё по порядку, начнём с чудесной истории со вчерашней похлёбкой.

* * *

В пятницу ровно в полдень все двадцать шесть воспитанников пансиона Пьерпаоли сидели, как обычно, вокруг стола в столовой и ждали обеда… И тут мне не хватает дарования Сальгари или Алессандро Мандзони, чтобы описать тревогу и нетерпение, с какими мы, члены тайного общества, ждали появления похлёбки.

А вот и она! Мы вытянули шеи и провожали глазами супницу. Когда похлёбку начали разливать по мискам, за столом раздалось дружное «О‑о-о‑ой!», поднялся изумлённый ропот и отовсюду слышалось: «Она же красная!» Синьора Джелтруде, которая кружила за нашими стульями, остановилась и заявила с улыбкой:

– Ну конечно! Там же свёкла, не видите, что ли?

И вправду, в похлёбке на этот раз плавали ломтики свёклы, страшные молчаливые свидетельства хитроумного злодейства повара…

– И что теперь делать? – спросил я тихонько Бароццо.

– А вот что! – пробормотал он, сверкая глазами от возмущения.

Тут он вскочил на ноги, обвёл всех взглядом и сказал решительно:

– Друзья! Не ешьте эту красную похлёбку… Она отравлена!

Воспитанники положили ложки и с изумлением уставились на Бароццо.

Директриса, лицо которой сделалось краснее похлёбки, подбежала к Бароццо, схватила его за плечо и завопила пронзительным голосом:

– Что ты несёшь?

– А то, – гнул своё Бароццо, – что похлёбка стала красной не от свёклы, а от анилина, который я туда подбросил!

Такое решительное и чистосердечное признание бесстрашного председателя тайного общества «Один за всех, и все за одного» потрясло даже синьору Джелтруде, которая так растерялась, что несколько минут не могла вымолвить ни слова, но в конце концов гневно вскрикнула:

– Ты!.. ты!.. ты!.. Ты сошёл с ума?

– Нет, я не сошёл с ума, – возразил Бароццо. – И повторяю, что похлёбка стала красной от анилина, который я туда бросил, хотя ей стоило покраснеть от стыда за свой рецепт!

Эта блестящая речь, да ещё и произнесённая на звучном неаполитанском диалекте, совсем сбила бедную директрису, которая всё повторяла:

– Ты! Ты! Так это ты!..

Наконец она резко отодвинула его стул и прошипела:

– К директору! Немедленно!

И сторож вывел Бароццо из столовой.

События разворачивались так стремительно, что даже после ухода Бароццо воспитанники всё ещё таращились на его пустой стул.

Между тем директриса приказала унести похлёбку и принести второе – это была варёная треска. Воспитанники набросились на неё с такой жадностью, что её жёсткое сопротивление было сломлено.

Я же, хотя был не менее голоден, чем остальные, только вяло ковырялся в своей порции. И всё время чувствовал на себе буравящий взгляд синьоры Джелтруде.

После обеда директриса продолжила своё пристальное наблюдение, и я мог поговорить с Микелоцци только украдкой.

– Что будем делать?