* * *
Огромный, метров сто в длину, хорошо освещённый зал был набит всякой разной машинерией. Со всех сторон торчали какие-то катушки, провода, изоляторы, бочки и баллоны. Что-то жужжало, что-то гудело, позвякивало. Посередине лаборатории возвышался саркофаг. Вокруг пятиметровой высоты сооружения, увитого блестящими трубками, как муравьи сновали люди в белых халатах.
– Мистер Дарвин, прошу вас, – ссутуленный очкарик у входа указал мне на небольшую кабинку, подвешенную с помощью системы тонких тросов к стреле крана.
Я кивнул ему и направился к стазис-капсуле, которую безошибочно распознал (ещё бы не распознать-то после стольких часов утомительной подготовки). Капсула висела у небольшого причала и немного покачивалась. Я взобрался по металлической лестнице и залез внутрь. Двое крепких молодцов помогли мне улечься поудобнее в узкое ложе, больше напоминавшее ванную, обмотанную проводами всех цветов радуги.
– Как вы себя чувствуете? – спросил очередной учёный, подошедший ко мне. Я узнал в нём профессора Карла Брауна. Лет пятьдесят, сморщенный как гнилой овощ, абсолютно седой. Он выглядел слишком предсказуемо, как классический профессор из мультика. Интересно и почему все гениальные учёные словно клоны, похожи друг на друга? Браун недовольно хмурился и непрерывно тыкал пальцем в экран тонкого планшета. На экране было изображено тело, обсыпанное со всех сторон цифрами и графиками. Вероятнее всего – моё.
– А то вы не знаете?! – съязвил я, и кивнул в сторону его компьютера.
Браун не понял моего сарказма, проворчал:
– Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, мистер Дарвин. Как указано в вашем контракте, вы обязаны предоставить всю необходимую информацию по моему требованию.
– Да не кипишуйте, профессор… – буркнул я. – Нормально я себя чувствую. Холодно только.
– Холодно? Не может быть. В лаборатории поддерживается постоянный микроклимат, – парировал учёный.
– Да пофиг мне на ваш микроклимат, – обиделся я. – Холодно мне и всё!
– Вероятнее всего, это нервная реакция вашего организма на происходящее вокруг. Я отмечу это в отчёте, но считаю своим долгом напомнить, это не существенно.
– Блин, не существенно ну и ладно. Грузите меня в ваш реактор уже, что ли…
– Всему своё время, мистер Дарвин. Всему своё время…
Вот зануда! Все учёные в «Эир-спэйс» такие зануды? Наверное, от степени занудства у них премиальные больше? Хотя вряд ли такой мегамозг, как Браун нуждается в премиальных…
Минут пять ещё Браун что-то там перепроверял и, наконец, скомандовал:
– Мистер Дарвин, приготовьтесь! Сейчас мы приступим к вашей «упаковке».
Это он правильно сказал – упаковке. Двое его помощников принялись опутывать меня жгутами проводов, прикрепив к самому дну капсулы с помощью сложной упряжи.
Я понял, что обратной дороги нет. Под самый конец моего обучения инструктор всё же подтвердил слух о том, что не всё так гладко с этим экспериментом. Грубо говоря, он даже намекнул, что высока вероятность провала. Обнадёжил, что называется…
Лаборанты прекратили укутывать меня проводами и закрыли плоды своих творений плитой из пластика, изогнутой по форме тела. Открытым осталось только лицо.
– Мистер Дарвин, как вы себя чувствуете? – снова, как попугай спросил Браун.
– Как мумия.
– Мумия? При чем здесь мумия?
– Блин, пошевелиться не могу. И холодно мне!
– Понятно, – он набил какие-то команды на экранной клавиатуре и махнул кому-то сбоку, – Начинайте, ассимиляцию!
Лебёдка сверху чуть слышно зажужжала, пришла в движение. Капсула легла горизонтально, медленно повернулась, и поплыла к саркофагу. В нём тем временем открылся проход: две толстые плиты разъехались в стороны. Вся внутренняя часть сооружения представляла собой лес из множества полуметровых медных конусов, направленных остриём в центр. Где висела конструкция трёх метров в диаметре, напоминавшая гироскоп. Стазис-капсула, как я уже знал, будет помещена в серединку этого гирокомплекса.
Я медленно плыл над полом. Профессор шёл рядом и монотонно гундосил:
– …таким образом, достигнув напряжённости в сто тысяч ньютонов на кулон, мы создадим поле, совершенно непроницаемое для всех видов физического воздействия. В том числе радиации и когерентного лазерного излучения любой мощности. Вы будете отрезаны от внешнего мира. Мы, естественно, проведём соответствующие эксперименты и замеры, как указано в вашем контракте и…
Я беспардонно чихнул, чем прервал поток заумных слов, лившихся изо рта учёного.
– Профессор, да мне, честно говоря, похрену и свысока на ваши замеры, – заявил я. – Зачем вы мне это рассказываете, я же не учёный? На человеческом языке скажите на кой чёрт – это всё нужно, и делайте своё дело.
Браун, несмотря на резкое заявление не обиделся. Посчитал что лучше не вступать в полемику, а действительно, просто рассказать.
– Всему причина – космические перелёты. На дальние расстояния. К другим звёздам.
– Космические перелёты к другим звёздам? А, я читал… как-то давно. Это вы про субпространство что ли говорите?
– Нет, что-вы! До практического использования гиперкосмоса современной науке ещё очень далеко. Я говорю об анабиозе – замедлению процессов жизнедеятельности организма человека. Я считаю, что химический анабиоз или заморозка – это всё тупиковые ветви. А вот статическое поле или поле стазиса, в котором в буквальном смысле останавливается время, откроет человечеству путь к звёздам.
– Понятно. То есть, я типа того, буду первопроходцем? Ну звезданавтом…
– Ну… формально, вы не летите в космос. Вас поместят в поле стазиса на сутки локального времени. Для вас они пролетят незаметно. Почти мгновенно. А у нас – как и положено.
– Ха! То есть вы украдёте у меня как бы лишний день из жизни?
– Ну грубо говоря да. Хотя, скорее наоборот. Если… – профессор вздохнул.
– Что «если»? – напрягся я.
Капсула остановилась у разверзшихся врат саркофага. Профессор наклонился надомной и прошептал.
– Если эксперимент завершится удачно.
Ох как не хорошо ёкнуло у меня внутри. Слишком уж безнадёжно произнёс эти слова профессор Браун.
– Мне говорили, что почти все предыдущие опыты завершились хорошо.
– С точки зрения науки – да, – учёный сморщил нос, – Но для испытателей – совсем наоборот.
Нечестно сообщать о таких вещах буквально за минуту до начала эксперимента.
– Сколько осталось в живых?
– Все, но…
– Но что?
– Но они обезумели.
– А всего сколько было попыток?
– Шесть.
Меня захлестнула паника, но я вспомнил про Айрона, моего сына. Мальчишка будет жить, если я рискну. Даже если я умру.