— Скажи Ирченею, чтобы зашел ко мне, — велел князь Живеню.
Тот кивнул и отошел, а Аскольд повернулся и двинулся прочь, не глядя, как кметь будет разговаривать с торговцем.
Козарин явился не сразу, а ближе к вечеру — должно быть, покупка и устройство приобретенного полона требовали немало времени и забот. Зато он вырядился в новый кафтан из плотного красного шелка, с широченными полами, расставленными при помощи цветных клиньев, с тонкими полосками серебряной тесьмы, нашитыми на всю грудь. Пусть никто не думает, будто он не уважает киевского князя, даже если дела и не позволили ему поспешить на его зов. Не зная, зачем позван, но желая на всякий случай задобрить владыку, он принес под мышкой красивый медный кувшин с чеканными узорами и шелковое узорное покрывало для княгини.
Князь, принимая купца, выглядел хмуро, но разгладил лоб и даже попытался улыбнуться. Княгиня не вышла, но этому Ирченей и не удивился: не такая он важная птица, чтобы сама Огнедева за месяц до родов подавала ему чашу. Поначалу князь расспрашивал, не знает ли Ирченей чего-нибудь нового о приближающемся войске, — ведь ему случается общаться с великим множеством людей со всего света. Заговорил о том, как козары посмотрят на то, если их союзник подвергнется нападению, — но здесь Ирченей отвечал уклончиво, ссылаясь на то, что он не каган, не бек и даже не тархан.
— Ты не боишься оставаться здесь, когда вот-вот нагрянет русь? — спрашивал Аскольд. — Ведь ты богатый человек, тебе есть что терять.
— Я распродаю товар, на днях уходит большой караван к низовьям Дона, он увезет моих девочек, — отвечал хитрый козарин. — А серебро можно зарыть в землю, да и кто узнает, было ли оно?
— Русь умеет искать! — Аскольд усмехнулся. В конце концов, его родной отец был из той же руси.
— Русь не станет сильно обижать бедного торговца! — Ирченей усмехнулся, подмигнув единственным глазом. — У меня найдется кое-какая мелочь, чтобы поднести их вожакам. Конунг, да, это так надо называть? А главное — старый Ирченей им нужен живым, здоровым и неограбленным. Богатство создается торговлей, а для этого нужны торговцы. Русь не так глупа, как обычно думают. Чуть не сто лет назад один вождь захватил город на море, забрал там торговых гостей, но не просто отнял товары и серебро, а перевез их в свой город, чтобы они там торговали и наживали для него богатства. Это был умный человек!
— Ты даже об этом знаешь?
— У меня один глаз, но оба уха на месте, и я не глухой. Когда в городе собирается много людей, они расскажут тебе все тайны, кроме разве имени Бога — умей только слушать.
— Но с чего ты взял, что русины собираются наживать здесь богатства? Они собираются просто забрать все, что здесь есть, а людей увезти в полон! И тебя самого, вместе с остатками твоего товара. Но тебя, скорее всего, убьют, потому что твоя цена как раба — лысая веверица!
— Ты ошибаешься, княже! — Ирченей хитро прищурился и покачал головой, ничуть не обидевшись на произнесенные в горячности слова. — Рабы не только работают. Рабы иной раз дают своим хозяевам умные советы. Порой их даже покупают для того, чтобы они давали умные советы. И моя цена как раба будет во много десятков куниц, соболей и дирхемов, пусть я не молод и одноглаз. Как они станут продавать полон, который здесь захватят? Куда его везти, по каким дорогам, наиболее коротким и безопасным, кому предлагать, сколько просить? Разве они это знают? Это знаю я! И они будут держать меня как почетного гостя, лишь бы я рассказал им, как превратить стадо зареванных девчонок в сотни и тысячи серебряных дирхемов!
— Ты хитрец! — Князь улыбнулся. — У меня тоже есть к тебе торговое дело.
— Ты хочешь что-то купить?
— Я хочу кое-что продать. Это как раз по твоей части. Есть на примете молодая женщина, красивая. Я хочу ее продать.
— Сколько лет? — Ирченей сразу принял деловой вид.
— Думаю, около двадцати.
— Не больше?
— Нет.
— Зубы в порядке?
— Да. Все на месте и очень хорошие.
— Она рожала?
— Да.
— Это плохо. Сколько раз?
— Один… вернее, два.
— Ну, это лучше, чем пять. Стан сильно испорчен?
— Ничуть не испорчен, — сказал Аскольд, мысленно добавив: «Не был испорчен, пока не забеременела во второй раз». — Она очень стройна, как раз таких любят козары.
— А какого она нрава? Строптива, раз уж ты хочешь ее продать?
— Не слишком. Скорее она будет плаксива, потому что ее придется разлучить с детьми.
— Детей ты не отдаешь в придачу?
— Нет.
— Это хорошо. Их всегда навязывают вместе с матерями. А это отвлекает матерей и от работы, и от всего другого, а те пискуны еще могут умереть, и хлеб будет потрачен на них впустую. Если все так, как ты сказал, мы сговоримся. Но чтобы назвать цену, я должен посмотреть товар.
— Ты сможешь его посмотреть примерно через месяц. Я жду его к этому времени.
— Ах, так ее у тебя еще нет!
— Пока нет. Но через месяц женщина появится… ее привезут мне, а я передам тебе. И будет хорошо, если ты достаточно быстро отправишь ее отсюда подальше.
— Хорошо, я приготовлю для тебя деньги. Примерно через месяц должен идти на Саркел караван Шайтукана — с ним мы ее и отправим.
Ирченей нисколько не удивился такому условию. Иногда женщин, да и мужчин, продают не столько ради наживы, сколько ради того, чтобы избавиться от нежеланных наследников, не беря на себя убийство родича. В этом случае продажа за Хвалынское море входит в условия сделки. Но почему бы и нет? Чем ближе к Багдаду, тем выше цена за словенских пленниц, если они действительно красивы.
Простившись с Ирченеем, Аскольд откинулся к стене и впервые за много дней засвистел что-то веселенькое. Он мог бы поговорить с торговцем и потом, когда уже будет возможность немедленно передать женщину. Но ему хотелось сделать это сейчас, и сердце его ласкала и грела мысль, что он уже приступил к осуществлению своей мести.
Разговор этот удалось сохранить в тайне, и Дивляна ничего не знала о том, какую участь ей приготовил муж. Ничего подобного ей и в голову не приходило: чтобы решать ее судьбу, он должен был, по крайней мере, дождаться исхода войны с северными племенами! Аскольд же рассуждал, что если он одержит победу, то все равно сможет распоряжаться женой по своему усмотрению, а если дела пойдут не очень хорошо и ему понадобятся заложники для переговоров с Ладогой, то в руках у него останутся двое детей Дивляны, внуков Домагостя. Жену же он возненавидел с такой силой, что удивлялся, как мог раньше с ней жить и видеть в ней привлекательную женщину! Ему было трудно находиться рядом с ней, и ночью он спал на супружеском ложе только для того, чтобы раньше времени не пошли слухи об их разладе, — в такое тревожное время ему это было ни к чему. Даже вид княгининой скрыни под окошком — она называла ее варяжским словом «ларь» — с круглым верхом, как делают варяги, покрытой вышитым полотном, стала так ему отвратительна, что он каждый раз отворачивался.