Поначалу Дивляне даже казалось, что она полюбит Аскольда, — любить для ее жизнерадостного и открытого существа было так же естественно и необходимо, как дышать. По внешнему своему поведению князь был спокойным и сдержанным человеком. Довольно высокий, не так чтобы мощный, а скорее костистый и жилистый, он своим обликом напоминал выходцев из-за Варяжского моря, к которым принадлежал по отцу. Лицо у него было продолговатое, подбородок тяжелый, сильно выступающий нос, по-шведски высокие скулы, глаза небольшие и глубоко посаженные, а лоб высокий и широкий. Красивыми в его внешности были только волосы — светлые, мягкого золотистого оттенка, да и то к середине четвертого десятка на затылке уже светилась плешь. Золотисто-рыжеватые лохматые брови придавали его грубоватому, некрасивому лицу угрюмость, а слегка курносый нос будто намекал о какой-то тайной слабости. В обращении, однако, он был не так чтобы угрюм или груб, а скорее замкнут, болезненно самолюбив и недоверчив. И к тому же упрям, как гора каменная.
К молодой жене он поначалу отнесся по-доброму, дарил подарки, исполнял все ее желания. Однако, несмотря на то что Дивляна искренне старалась быть хорошей женой, не лезла в мужнины дела и усердно исполняла все свои обязанности, со временем домашние дела шли все хуже. Как ни странно, с приобретением третьей жены — умницы, красавицы, знатного рода, обученной всему, что должна знать и уметь мать и покровительница целого племени, молодой, здоровой, плодовитой женщины веселого, приветливого нрава, короче, сокровища, о котором только и мог бы мечтать любой мужчина и какой угодно князь, — Аскольд сын Дира не только не смягчился душой, но, напротив, стал еще более упрям, недоверчив, вздорен и неуживчив, чем раньше. Чем сильнее любил молодую княгиню народ, тем больше обострялось к ней недоверие собственного мужа, которое теперь, на четвертом году, перешло уже почти в неприязнь. Аскольд постепенно замыкался, отдалялся от нее, спорил по всякому поводу, отказывал даже в том, на что она, безусловно, имела право! Он стал бояться ее силы, красоты, ее влияния на племя; все то, что других в ней привлекало, его отталкивало. Аскольд тревожился, что поляне любят княгиню больше, чем князя, боялся, что и сам подчинится ее воле, позволит забрать себя в руки.
Сегодня с утра они уже успели поссориться, причем по очень важному, по мнению Дивляны, поводу. Начался месяц травень, юная богиня Леля незримо ступала по земле, и все вокруг оживало под ее чарующим взором. Шли самые ясные, самые радостные дни нового лета — мир под ярко-голубым небом наполнялся свежей зеленью едва распустившейся листвы, воздух пронизывала особенная душистая свежесть, которая бывает только в начале травеня, когда летнее тепло уже ощущается, но еще не нагрянула жара с ее пылью и духотой. Земля раскрывалась навстречу теплу, выпуская на волю ростки, уже месяц зревшие в ее черном чреве; она отзывалась на заботу, обещала щедро отблагодарить мир, если боги одарят ее теплом и влагой, а люди — трудом своих рук. Поля вокруг Киева оделись всходами; нежные, тонкие травинки, которым вскоре предстояло превратиться в колосья ячменя и пшеницы, покрывали черную плодородную землю сплошным ярко-зеленым шелковым ковром, и сердце в груди ликовало и пело при виде их. Эти еще низенькие, но густо сидящие ростки обещали в будущем хлеб, блины, пироги, веселые изобильные пиры, сытую зиму — продолжение жизни, и никто не уставал поражаться и восхищаться этим живоносным чудом, несмотря на то что оно повторялось уже не первую тысячу лет.
В первый день месяца травеня на Аскольдов двор, расположенный на вершине Горы, в полдень явились люди — в основном старейшины окрестных поселений и их жены-большухи, все в нарядных праздничных уборах: мужчины с широкими ткаными поясами, женщины в уборах с рогами навроде коровьих.
— Пришли мы узнать, когда князь и княгиня прикажут землю-матушку чествовать! — сказали они, кланяясь. — Какой порядок будет, как будем требы приносить, поля обходить.
Князь и княгиня вышли к ним вместе, но большинство восхищенных взглядов сразу устремилось к Дивомиле. Если Аскольду кланялись почтительно, но больше по обычаю, то ей доставались самые искренние и радостные приветствия. Иные не видели ее с зимы, и теперь радостный гул подтвердил, что слухи не лгали: княгиня снова в тягости!
— Матушка наша, кормилица! — гомонили бабы и лезли, отталкивая друг друга, поцеловать край ее завески, прикоснуться к руке, чтобы унести домой благословение самой Лады и поделиться с близкими, со своей семьей, скотиной и пахотными делянками. — Услышали боги мольбы наши!
А княгиня радостно улыбалась, приветливыми кивками отвечала на поклоны, окликала людей по именам, спрашивала, как дóма идут дела, и иные старухи даже прослезились от умиления, любуясь ею. Беременности под расшитой завеской было пока почти не заметно, угадывали ее лишь взоры опытных женщин-большух, и княгиня казалась по-прежнему легкой и стройной. А сегодня, в праздничном наряде, в сорочке, отделанной полосками красного византийского самита с золотым шитьем, с белым шелковым убрусом и серебряными кольцами-заушницами, она сияла, будто само солнце, богиня Солонь, земным воплощением которой являлась. Поистине, князю Аскольду повезло с третьей женой!
Казалось бы, живи да радуйся. Но князь Аскольд, вместо того чтобы гордиться своей княгиней, с самого утра был недоволен и когда она вернулась после переговоров со старейшинами, взялся с ней спорить. И о чем — о том, что составляло самую суть женской плодоносящей ворожбы и во что ему, мужчине, по уму говоря, вообще не стоило вмешиваться.
— Ну, хотя бы сегодня ты мог бы потерпеть! — почти в отчаянии взывала к нему княгиня Дивомила, уже и не надеясь, что хотя бы в честь самой земли-матушки ее упрямый супруг смирит свой нрав и сделает то, чего от него ждут боги, родная земля и племя полян.
В конце концов, необязательно на самом деле предаваться любви на вспаханном поле, если ему так уж не хочется, но хотя бы сделать вид! Ну, обнимет он жену и полежит вместе с ней немного на пашне — его ведь не убудет, да и рубаху потом не его стирать заставят!
— Я не стану этого делать, — почти спокойно, но с непреклонной решимостью отвечал князь Аскольд. — И не собираюсь об этом говорить.
— Но это твоя земля!
— При чем здесь это? Бог позаботится о полях и без того, чтобы я наяривал свою жену на глазах у всего народа!
Княгиня Дивомила горестно оглянулась на старую воеводшу Елинь Святославну, но старушка тоже могла лишь развести руками. Она-то знала своего упрямого сестрича с рождения и понимала, что убедить его не удастся. Мудрая женщина, воеводша догадывалась, в чем тут дело. Хотя была полностью согласна с молодой княгиней в том, что ради праздника Вешнее Макошье князюшка мог бы и потерпеть.
— Но пойми, этим обрядам три тысячи лет! Со Сварожьего веку так ведется! — убеждала его Дивомила. — А может, и поболее того. Кто мы такие, чтобы Свароговы установления ломать? Как на тебя народ посмотрит?! Скажут опять, что ты богов не чтишь, обычаи не уважаешь! Гнева богов начнут бояться и нас попрекать. Только-только все наладилось, слава Макоши. Ну, что тебе мешает?
— Я не собираюсь в этом участвовать. Земля давно вспахана и засеяна, всходы показались, что вам еще надо? Что посеяно, то и взойдет! Все эти старые глупости не по мне! Земля и без того родит. А я не собираюсь этим заниматься посреди чиста поля на глазах у всей толпы, средь бела дня!