– Что-нибудь не так?
– Можно тебя поцеловать?
По телу пробежала дрожь, щеки запылали. Я не знала, что ответить, поэтому молча кивнула. Джеймс снова улыбнулся, хотя заметно нервничал. Он наклонился и замер, когда его губы коснулись моих. Я ужасно боялась того, что сейчас будет. Мой первый поцелуй.
– Наверно, это большая ошибка, – пробормотал он, зарываясь пальцами в мои волосы и подхватывая ладонью под затылок.
– Знаю.
И его губы, горячие и мягкие, прижались к моим. Руки сами обняли его и притянули ближе. Джеймс целовал меня уже страстно, касаясь моего языка своим. Это было самое потрясающее ощущение в мире, вроде выхода из тела. Мы целовались целую вечность… вернее, пока солнце не начало клониться к закату.
Джеймс упал на спину, глядя в небо.
– Ну, Слоун… Вот черт побери…
Я засмеялась, трогая губы. Припухли, но в общем ничего. Только щиплет.
– А что, прикольно, – сказала я.
Джеймс повернулся и посмотрел на меня.
– Знаешь, теперь я не смогу удержаться и буду и дальше тебя целовать, – сказал он. – Всю жизнь всякий раз, как увижу тебя, буду целовать.
Я улыбнулась:
– Ну, целая жизнь – это долго. Наверняка тебе попадутся и другие губы.
Едва произнеся это, я прокляла себя. Но Джеймс только покачал головой.
– Не-е, – сказал он, снова наклоняясь надо мной. – Я хочу только эти.
Может, поэтому я сейчас приехала к реке и сидела на берегу, глядя на воду. Тогда Джеймс говорил искренне, но эта часть жизни закончилась. Он стал другим, и мои губы уже не принадлежат ему.
В тот день он меня покорил. Мне он и раньше нравился, но с того дня я перестала его избегать. Мы проводили вместе каждую минуту, которую удавалось улучить втайне от всех. До сих пор гадаю, изменилось бы что-нибудь, признайся мы Брэйди? Но здравый смысл подсказывает, что Брэйди сознательно играл роль третьего лишнего, дожидаясь, когда у нас все наладится.
Спустя две недели после смерти Брэйди Джеймс признался мне в любви и поклялся, что никогда меня не оставит и спасет нас обоих. Он обещал.
Обещал.
Родители спросили о Джеймсе. Я ответила, что он прекрасно выглядит, и улыбнулась, пошутив, что теперь он, наверное, начнет понимать математику. Получилось так фальшиво, что мать и отец встревоженно переглянулись. Я извинилась и ушла в свою комнату. Лежа на кровати, я думала, как бы так устроить, чтобы из нее не вылезать. Но что хорошего это даст? За мной придут хендлеры и увезут в Программу.
Утром я натянула джинсы и, не глядя, разные носки. Чистить зубы и причесываться я не стала. Глядя на овсянку в тарелке, я не хотела есть. Не хотела кормить это тело. Мысль умереть с голоду показалась такой приятной, что тайком от матери я вылила овсянку в раковину и ушла.
Школу я прогуляла. Невыносимо было даже думать о встрече с психотерапевтом. Опять придется слушать о «хорошей стороне» Программы, лгать о том, что я чувствую теперь, когда Джеймс вернулся. Больше не пойду в Центр здоровья. Не хочу видеть Джеймса с промытыми мозгами. Через несколько недель он начнет общаться, может, даже улыбаться кому-то. Что я буду делать, если он подарит пластмассовое кольцо с сердечком другой девушке?
Джеймс меня не узнал – ничто в его душе не шевельнулось, будто меня и не было вовсе. У нас было столько тайн, а теперь они остались только мне. Эта ноша слишком тяжела для меня.
Я остановила машину возле заброшенной фермы и вынула тетрадь записать свои мысли. Мне не с кем было поделиться. Я никому не могла довериться. Я настолько одинока, словно уже умерла, просто еще в сознании. Через сорок пять минут я написала столько, что слова начали терять свое значение.
Поцелуй, смерть, любовь, потеря… Слова налетали друг на друга. Страница была мокрой от слез. Меня охватило желание зачеркнуть написанное. Я нажимала все сильнее, описывая большие круги. Стержень прорвал все страницы и уперся в картонную обложку, но я продолжала давить, и обложка не выдержала – стержень уперся в обтянутое джинсами колено. Я с силой нажала, скуля от боли. Мне было все равно. Мне уже было все равно.
Мне хотелось умереть.
Сидя за рулем, я кусала губу, терзая плоть, вздрагивая, когда лицо дергала боль. Губы шелушились от многодневного плача в машине, но я не обращала внимания. Волосы у меня были грязные и нечесаны. На это мне тоже было наплевать.
Прошло четыре дня после возвращения Джеймса. Я сидела на уроках, но не разговаривала и не поднимала глаза. Родители задавали вопросы – я отвечала туманно. Они обеспокоены, но мне все равно. Все потеряло смысл, да и никогда ничего не значило.
Иногда я проезжала мимо дома Джеймса. Однажды я увидела его у окна гостиной – он глядел в никуда. Я чуть не вломилась к нему, но не знала, что сказать. Как убедить человека, что у вас с ним страстная любовь, если он тебя не знает? Как я перенесу отсутствие реакции с его стороны?
Подъехав к дому после нового приступа слез, я решила со всем покончить. Прекратить страх и боль. Меня сжигала ярость, сильная, как никогда, но под гневом таилась печаль, которую я сама с трудом понимала.
Я выключила мотор, выбралась из машины и медленно, словно во сне, направилась к дому. Спутанные волосы падали на лоб, закрывая глаза. Я их не откидывала. Наоборот, нарочно оставляла. Так спокойнее, будто меня не видно.
Я открыла дверь. В доме было тихо.
– Я пришла, – сказала я и, не дожидаясь ответа, пошла наверх. Сзади раздался шорох.
– Слоун, – каким-то сдавленным голосом сказала мать. Я остановилась и оглянулась. Мать плотно завернулась в кардиган, обхватив себя руками. В расширенных карих глазах плескалась тревога. Я чуть не заверила, что все в порядке, но мне не хотелось лгать.
– Я пришла, – повторила я и уже хотела идти к себе, когда из гостиной вышел отец. Нос у него покраснел, будто папа плакал.
– Детка, – обратился он ко мне, – спустись к нам.
Голос его звучал мягко, но иначе, чем обычно. Мне показалось, что в нем слышится… вина?
Первой мыслью было, что Джеймс покончил с собой, и меня охватило опустошение, смешанное с облегчением. Но тут за спиной отца открылась дверь, и двое в белых халатах вышли в холл. Я вдруг не смогла вдохнуть.
– Что они здесь делают? – спросила я. По телу пробежали мурашки. Темноволосый хендлер в нашем доме. Он пришел за мной!
У матери задрожали губы.
– Мы беспокоились, Слоун. С возвращения Джеймса ты сама не своя. После Брэйди мы не можем рисковать. Если бы ты только…
– Что вы наделали? – прошептала я.
Отец зажмурился. Я видела, что ему не хочется так поступать. Он не хочет меня отдавать. Я посмотрела на мать, надеясь, что она это прекратит.