– А почему не дойти пешим ходом? Вот тут по дороге через Кара-Даг? – спросил Торопков, тыкая пальцем в стрелочку среди нарисованных скал.
Смородинов в ответ расхохотался:
– Ну неужели вы считаете, что Ахмет‑бей был такой, простите, дурак? И его предки тоже? Конечно нет, сокровищница не просто была скрыта в толще скал, она была спрятана в самом недоступном месте самой недоступной скалы! Что это за скала, мы с Гусевым отгадали – Чертово Зеркало, или Шайтан-Кюзгусси. И самое ее неприступное место – это как раз со стороны моря. Там есть небольшой пятачок, подошва скалы, вот тут, где мы устроим привал. Везде вокруг – отвесные горы. Скала там расположена под отрицательным углом и вся покрыта острыми выступами и глубокими расщелинами. А старая дорога со стороны Кара-Дага сейчас завалена валунами, да и более того, она упирается в пологую скалу. Правда, с этой стороны могут быть фальшивые ходы, ловушки и ответвления, чтобы запутать и погубить слишком любопытных охотников за сокровищами. Нет, господа, вход находится где-то здесь, – Смородинов указал на крест, нарисованный на правом склоне скалы. – Но нам с Афанасием найти его не удалось. Теперь, когда у Ивана есть карта, он найдет лаз, и там мы с ним и встретимся!
– Я, пожалуй, пойду в свое купе, – неожиданно спокойно прервал возбужденного профессора Родин, – нужно еще о многом подумать. – И, пожав всем руки, он вышел из купе Торопкова. Вслед за ним последовал и немного обиженный Смородинов.
Весь день Родин из своего купе почти не выходил, даже обед и ужин попросил подать в купе. Часа в четыре к нему заглянул Торопков, справился, все ли в порядке и здоров ли Георгий Иванович, и, получив утвердительный ответ, удалился, не задавая более никаких вопросов.
Не выходил из своего купе и профессор Смородинов. Он вечером даже не впустил проводника и сам расстелил постель. Однако если бы кому-то удалось подглядеть, что он там делает, то наблюдатель очень бы удивился. Старик вытащил из большого чемодана с альпинистским снаряжением бухты репшнуров и тросов и долго их осматривал, растягивая, словно бы пытаясь разорвать. Это бы никого не смутило, но затем Смородинов вдруг поднялся и, не выпуская из рук троса, несколько раз махнул рукой наотмашь, странно подворачивая кисть. Потом он швырнул веревки в чемодан, обхватил лицо руками и долго так сидел, покачиваясь. Со стороны можно было подумать, что он плачет, но, скорее всего, это было не так – когда он поднялся, глаза его были совсем сухие. Да, странный был профессор, не зря про него так говорили.
Единственный, кто спал в эту ночь безмятежным сном ребенка, был Торопков. Он разобрал и тщательно смазал свой наган, затем заказал в ресторане стакан водки, выпил его одним махом, помолился с закрытыми глазами. А потом лег в постель и мгновенно уснул.
* * *
…Поход был дальним и тяжелым, но ни я, ни мой верный слуга, ни японские путешественники, с которыми мы крепко сдружились, даже не сбили дыхание: вот что значит опыт и внутренняя сила! Уже приближаясь к поселению небольшого племени тлальтелькуа, которое обитает в самой непроходимой амазонской сельве, мы услышали стройное пение нескольких десятков голосов. Наш проводник Улауак (или Хозе, как его назвали при крещении) на мой вопрос, о чем поют индейцы, величаво и с достоинством ответил:
– Они освобождают охотника от чар демона и желают ему доброго пути.
– А что случилось с охотником? – спросил господин Гото.
– Он встретил Начуакиуатля, и тот напугал его до смерти.
Мы с моим помощником переглянулись. Нам уже доводилось слышать старинную легенду о Начуакиуатле – грозном демоне, который странствует по джунглям, и горе тому, кто встретит его на своем пути, ибо он умрет в страшных мучениях. Тогда мы отнеслись к этому, как к обыкновенной сказке, коих в фольклоре индейцев Амазонии множество. Впоследствии нам представилась возможность убедиться в чудовищной правдивости этой легенды. Но об этом я расскажу далее. Ах да, еще одна немаловажная деталь, значение которой объяснится чуть позже. Мы миновали ограду, защищавшую деревню, через большие ворота, украшенные странными идолами, каких мне никогда не приходилось видеть. Они были похожи не то на жутких кукол, не то на каких-то уродливых маленьких сморщенных гоменидов. Их головы и тела, хоть и были совсем небольшими, пугающе напоминали человеческие и даже были покрыты татуировками, ритуальными шрамами и волосами! Глаза у всех идолов были закрыты. Вскоре мне предстояло узнать тайну этих идолов, и она оказалась ужасающей.
Но вернемся к зрелищу, представшему перед нами, когда мы въехали в деревню.
Все взрослые мужчины племени (я насчитал около пятидесяти человек) собрались в круг и исполняли некий довольно зловещий танец. На их лицах были маски, одна другой ужаснее, и в свете костра все это выглядело совершенно сюрреалистически. Затем они стали расступаться, и мы увидели такое, что на наших затылках зашевелились волосы.
На земле рядом с костром лежал человек, очевидно, тот самый погибший охотник. Его тело было распростерто совершенно неестественным образом, из чего можно было предположить, что мышцы свело сильнейшей предсмертной судорогой. Мой ассистент шепотом сказал мне:
– Смотрите, сэр, на его лице такая же маска, как и у других, только еще ужаснее.
И правда, маска была жуткой. Рот раскрыт в страшном оскале, язык торчал наружу, а глаза огромными шарами бессмысленно пялились в темноту.
Я приблизился к погибшему, чтобы рассмотреть маску поближе и сделать ее рисунок, – и остолбенел: это была никакая не маска, а лицо несчастного, искаженное чудовищной, немыслимой гримасой ужаса и боли. В своих странствиях я повидал многое, но такого жуткого лица я не видел нигде и никогда. Как оказалось, это было лишь начало. То, что произошло потом, вообще не укладывается в голове цивилизованного человека. До сих пор я иногда просыпаюсь в холодном поту от того, что эта сцена снится мне со всей возможной реалистичностью.
Четверо мужчин, видимо, самых опытных и авторитетных охотников, оставили процессию и стали приближаться к телу с четырех сторон. В руках у них были ножи разной величины и еще какие-то мудреные инструменты, назначение которых выяснилось совсем скоро. Мужчины склонились над телом и стали уверенными движениями разрезать кожу и заливать в разрезы какую-то жидкость. Затем, используя уже упомянутые мной инструменты, они сняли кожу с трупа, будто это была просто одежда, включая и кожу головы вместе с волосами, веками, носом и губами. Затем поместили этот омерзительный костюм в какой-то чан. Дальнейшего я не видел, так как сначала испытал сильнейший приступ рвоты, а потом, к своему стыду, и вовсе лишился чувств…
Когда я пришел в себя, мой помощник рассказал мне, что, пока я был без сознания, он справился у Хозе о значении этого чудовищного ритуала. Прояснилась и загадка ужасных идолов, которые встретили нас у ворот деревни. Оказывается, в обычаях этого племени – изготовление человеческих чучел из жертв Начуакиуатля. А вывешивая их за ворота, они показывают демону, что свою дань с их поселения он уже собрал, дабы он не вошел в деревню и не истребил всех ее жителей.