Ворота появились мгновенно, чёрное чугунное кружево. Только что не было ничего. За воротами тоже клубились тучи, но это были обыкновенные тучи. Обыкновенные грозовые. Из них будет лить дождь или бить град.
Он боялся, что ворота окажутся закрыты и тогда всё напрасно, но нет: кто-то из стражей успел — до того, как умереть (он уже не сомневался, что умерли все или почти все) — снять с ворот заклятное слово. Многотонная створка отъехала, когда он просто нажал на неё плечом.
За воротами начиналась дорога, мощённая гранитными плитами. По сторонам дороги штормило ковыли — высокие, человеку по плечо. Дикий свет, прилетающий из-за стен, делал ковыли жуткими — цвета морских глубин.
Туда, на дорогу, к ковылям — он и выбросил спасаемых. Они тряслись от унижения и страха, маленькие, почти голые — носители божественной искры… Из-за пазухи он выудил чашу и, размахнувшись изо всех сил, зафитилил ею куда-то далеко, подальше отсюда, к самому горизонту.
Потом повернулся.
Город как стоял, так и стоял на своём месте, но теперь это был мёртвый город, из которого заживо выдрали душу. Мерцающие стены домов оказались просто стенами, в хрусталях окон плясали отблески серого пламени. Деревья уронили листья и превратились в уголь и медь. Пляшущие камни замерли в диких позах, ручьи-тротуары остекленели. Дворец на холме горел, и самые высокие его башни таяли и оплывали, как свечи.
А над всем этим, прикрываясь клочками дыма и обрывками туч, плавало что-то бесформенное: то ли комок змей, то ли медуза со щупальцами, то ли гнездо длинных плотных смерчей… Ну, подумал он, иди сюда, иди, жираф ты в жопу изысканный!..
…И опять какая-то хрень происходила со зрением, глаза застилало, и что угодно можно было принять за что угодно…
Он вынул из ножен огненный меч, взмахнул им в воздухе несколько раз, чтобы как следует прогреть — и встал в воротах.
Лошадь посередине неудобна, а по краям опасна.
Ян Флеминг
— Мы поднимаемся?
— Нет! Напротив! Мы опускаемся!
— Хуже — мы падаем!
— Попробуйте посильнее нажать кнопку!
— Там что-то происходит!
— Вроде бы пошли вверх?
— Нет!
— Это же волна! Идёт волна!
— Сейчас накроет!
— Смотрите: море отступает!
Всё покрыл властный голос:
— Заткните дыру! Мне мешает ветер!..
Эти слова слышались на высоте четвёртого этажа барселонского отеля «Каса дель Соло» 18 мая 2004 года, около одиннадцати часов дня.
Все, разумеется, помнят жестокую бурю, разразившуюся в том году накануне годовщины искушения Блаженного Августина. Барометр упал до 700 миллиметров, а термометр — до нуля, а временами и ниже. Страшный норд-вест дул, не утихая, с 18 по 26 мая. Он произвел невиданные опустошения в Европе, Африке и Азии, на полосе в тысячу восемьсот километров — во Франции, Испании, Марокко, Ливии, Египте, Израиле, Саудовской Аравии, Йемене и Ираке. Разрушенные города, вырванные с корнем леса, берега, опустошенные нахлынувшими горами воды, сотни кораблей, выброшенных на берег, целые области, разорённые смерчем, всё сметавшим на своём пути, тысячи людей, раздавленных на суше или поглощенных водой, — вот последствия этого неистовствовавшего урагана. Даже для привыкших ко всему обитателей взбесившейся планеты Земля это было немного чересчур…
Но вернёмся в кабину лифта, застрявшего на высоте четвёртого этажа. Лифт был не из тех, что носятся стремглав меж этажами, подобно челноку исполинской ткацкой машины — а из тех, что как бы ползают неторопливо по стенам зданий, обычно не слишком высоких. Весь из прозрачного пластика, он являл собой ненадёжную защиту шести своим пассажирам. Градины величиной с хороший булыжник неслись горизонтально и разрывались на стенах, как гранаты; немногие уцелевшие окна время от времени добавляли в общий оркестр бури фиоритуры разлетающегося стекла. Молнии хлестали над крышами; гром ревел непрерывно, подобный артиллерийской канонаде. Тучи, кружась, спускались всё ниже, грозя раздавить собой хрупкие здания. Не было видно земли, а только невнятное шевеление тьмы, происходившее где-то внизу. Со стороны моря, плохо видимого за ливнем и ураганной мглой, исходила какая-то чудовищная угроза, перед которой люди замирали и немели, уподобляясь мягким съедобным тварям под взглядом беспощадного хищника. Вдруг сделалось светлее: низкие стремительные тучи пролетели, и над побережьем воздвигся исполинский купол, как бы подсвеченный сверху; это сияние не освещало ничего, кроме самого купола, — напротив, сгустив тьму над землёй. Кажется, полетел снег. Гром, наверное, стих — но то, что пришло ему на смену, было ещё страшнее. Это был невыносимый звон, будто облачный купол являл собой исполинский колокол…
— Заткните же наконец дыру! И дайте другую зажигалку!..
…А ведь начиналось всё очень мирно! Чертовски мирно для места, где, по утверждениям жёлтой прессы, сконцентрировались нынче все тёмные силы Вселенной, вся мировая закулиса. Заявленные антиглобалисты, к разочарованию полицейских, на митинг так и не сползлись — надо полагать, не решились. Или приходили в себя после вчерашнего шабаша с ведьмами…
Короче говоря, четвёртый день работы Первого Всемирного Конгресса Тайных обществ не предвещал ничего сверхъестественного. Были объявлены доклады по секциям: хранителей утерянного Грааля, истинных кабаллистов, «Трёх волхвов», новых храмовников, алхимиков, «общества Рагнарёк», — а также семинары историков-оккультистов, конспирологов-теоретиков и укротителей джиннов. Потом предстоял обед, после обеда — итоговая пресс-конференция, свободное время, а затем праздничный банкет, на котором ожидалось что-то такое, о чём никто толком не знал, а предсказатели закатывали глаза и отмалчивались. По слухам, Папа Римский в прямом эфире собирался принести ведьмам извинения за былые эксцессы…
Похоже было на то, что основная масса конгрессменов проманкирует всеми мероприятиями, предшествующими банкету: после вчерашнего шабаша сил ни на что конструктивное не осталось. Собственно, и с пляжа, где в ночь состоялось центральное событие Конгресса, вернулись пока ещё далеко не все…
Шутки шутками, но не только для журналистов, а и для подлинных организаторов Конгресса ночной шабаш был главной сферой приложения сил. Эффектные фокусы, невразумительные умствования и скандальные заявления никого, в сущности, не интересовали — а вот в невольном разгуле, при всей его неловкости и несуразности, подчас проявлялись стихийные таланты, — и, чем чёрт не шутит, могли по неосторожности засветиться те, кто тёмными силами себя не называл, но — являлся.
В общем, должно было произойти то, ради чего, собственно, и заваривалась вообще вся эта потусторонняя густая барселонско-гурьевская кашка.