СТРАЖИ ИРЕМА
Макама первая
Сперва он сказал:
— Только шайтан не спит в полдень!
Потом он сказал:
— В сахре не слышны шаги ни друга, ни врага, их похищает песок; отчего же я проснулся, словно ко мне приближается войско безумных барабанщиков?
Наконец он сказал:
— Нет, это не шайтан, потому что голову его венчает сияние, как если бы он нёс на ней маленький круглый серебряный поднос!
Сулейман Абу Талиб, Отец Учащегося, выбрался из-под навеса и встал. Да какой там навес! Так, старая драная аба и посох.
Тот, вдали, тоже опирался на посох. Двигался он не спеша, то и дело отдыхая. Наконец до Абу Талиба донеслись некие звуки.
— О, святые шейхи Шарахия и Барахия! Да он поёт! Да он масихи! Да он славит расула Ису, которого масихи по темноте своей считают богом!
Действительно, незнакомец распевал «Те деум лауданум» — Абу Талибу был знаком этот напев.
— Как же у него глотка не пересохла? — задумчиво спросил себя Отец Учащегося.
Визгливый голос незнакомца никак не соглашался с его видом, ибо перед Абу Талибом предстал муж как бы составленный из шаров различной величины, покрытых бурым тряпьём и препоясанных простой верёвкой. Нос незнакомца также был шаровиден и плохо различим между пухлыми чисто выбритыми щеками. Глазки певца казались двумя лёгкими отметинами, сделанными угольком или двумя семечками в алой мякоти арбуза. Слава Аллаху, они не были синими — а, значит, злодейскими и колдовскими! Верно заметил мудрец, сочинивший «Послание о квадратности и округлости»: «Чудесно то, что тебе дано, диковинно то, что тебе даровано; поистине мы никогда не видели такого сухопарого с таким толстым пузом, такого стройного с такой необъятной талией».
Никакого маленького круглого серебряного подноса у него на голове, к великому сожалению, не было. Но и лысина, обрамлённая венчиком светлых волос, со своим делом справлялась неплохо. Солнцу не стыдно было туда смотреться.
Впервые в жизни Сулейману Абу Талибу встретился человек, который был во всём противоположен ему самому — высокому, тощему, бородатому, увенчанному высокой шапкой дервиша и уж, во всяком случае, не такому дураку, чтобы шляться по сахре в полдень!
Отец Учащегося показал глупому ференги все свои прекрасные зубы и произнес салам.
Глупый ференги тоже обнаружил свой частокол, в котором смерть ещё не успела проделать ни одной лазейки, и ответил на салам как положено, джуабом — что высоко ценится на Востоке, если исходит от иноверца.
— Прошу вас быть гостем моей убогой макамы — сказал Абу Талиб, поскольку так полагалось по правилам арабского гостеприимства. Вся макама его состояла из пёстрого и некогда дорогого хорасанского платка, на котором сиротствовали обгрызенная лепёшка и жменя фиников.
— Смиренно принимаю ваш щедрый дар, — ответил незнакомец, извлекая из тощего заплечного мешка кожаную флягу.
Сулейман Абу Талиб непроизвольно сглотнул. Последнюю свою воду он выпил ещё перед рассветом. Незнакомец всё понял и протянул флягу.
Большого труда стоило Абу Талибу сделать всего пару деликатных глотков.
Шарообразный путник отломил крошечный кусок лепёшки и отделил от комка один финик. Эта скудная пища, казалось, успела испариться, не достигнув рта.
Оба знали обычаи. Теперь никто из них не мог причинить вреда другому — по крайней мере, на этой стоянке.
Следовало представиться, но, поскольку оба были примерно одного неопределённого возраста, возникла заминка; наконец Отец Учащегося сообразил, что он ведь хозяин, и сказал:
— Я бедный дервиш Сулейман Абу Талиб из Куртубы, что в далёком Аль-Андалусе. Я шёл в Багдад и заблудился.
— Мы почти земляки, — расплылся в улыбке шаровидный. — Ты ведь, считай, испанец. А меня зовут брат Маркольфо, бенедиктинец из Абруццо. Я тоже заблудился, хотя шёл в Иерусалим…
— Это говорит лишь о том, что люди самонадеянны, ничтожны и бестолковы! — с горечью воскликнул Сулейман. — Один Аллах всегда при делах! Но захочет ли он когда-нибудь наставить нас на истинный путь?
— Всё в руце Божьей, — брат Маркольфо потупил небольшие свои глазки и стал перебирать толстенькими пальцами янтарные чётки.
Отец Учащегося мигом забыл о жажде и воскликнул:
— Коли Аллах подвигнул нас встретиться здесь и сейчас, в сердце смертоносной сахры, в самый разгар жары, он, несомненно, имел в виду какое-нибудь наше совместное действие, да такое лихое, что впоследствии это место, которое никому не известно, назовут «Мардж-аль-Бахрайн», то есть «Встреча двух морей». Не сыграть ли нам в фияль?
— Не пристало слугам Божиим, — сказал брат Маркольфо и лукаво скатил шар головы набок. — Я знаю нарды, шатрандж, «пьяный ёжик», «занзибар», «решётку блаженного Августина» и много чего ещё, но мне ни разу не приходилось играть в фияль. Впрочем, в другие игры тоже: ведь нам, слугам Господним, они известны лишь по названию…
— Игра дервишу не впрок, и я никакой не игрок, — развёл руками Сулейман Абу Талиб. — Лишь иногда, в трудный час — вот как сейчас, когда ангел смерти над нами размахался крылами, дело мужей — не плакать и не смеяться, но игре предаваться! Ангел нашу храбрость увидит, уважит и не обидит. Вот почему я тебе сыграть предлагаю и единственное своё сокровище выставляю! Против твоих чёток.
Сокровищем оказался золотой на вид перстенёк с мутным камешком.
Брат Маркольфо покрутил перстенёк и выкатил нижнюю губу, как бы давая понять, что и золото не золото, и камешек взят из-под ноги.
— А мои чётки, — сказал он, — освящены самим папой Никанором. — Коли я их проиграю, то по смерти отправлюсь прямёхонько в ад. Да и там надо мною черти станут потешаться. Не лучше ли в преддверии неизбежного конца прибегнуть к молитве?
— Нет, любезный мой друг-садык, брат-шакык. У меня без обмана — это перстень самого царя Сулеймана! С внешней и внутренней стороны хитрые еврейские знаки видны. Кто их поймёт, тот и прочтёт: «Всё проходит, и это пройдёт». Тотчас отринет он заботы земные, ибо придут к нему иные, высшие, не связанные ни с водою, ни с пищею. Сбудутся все желания, мечтания и упования. И потому станет понятен ему язык зверей, песни рыб в глубине морей. От него не смогут скрыть ничего ни трескучие цикады, ни ползучие гады. Если кто и рискует, то именно я, ибо чётки твои, не стоят, прости, Аллах…
— Ни слова более! — гневно вскричал брат Маркольфо. — Да знаешь ли ты, басурманин, что камень, из коего сделаны мои чётки, обладает многими волшебными свойствами? Если потереть его шерстью, то он тут же начнёт притягивать к себе всякие мелкие вещи — пыль, волоски, обрывки ткани…
— Без которых нам не обойтись, как ни колотись, — усмехнулся Отец Учащегося. — Я же с тобой, бестолковым кафиром, рискую властью над целым миром!