Но несмотря ни на что, рождение ребенка пусть ненадолго, но принесло ей счастье. До того она, как многие девушки, относилась к детям, к материнству, с опаской и даже некоторым раздражением. А теперь, взяв на руки собственную дочь Машу, вдруг поняла, что не зря о женщине-матери говорят всегда такими высокими словами. Рождение ребенка помогло ей понять, что все ее проблемы — лишь тлен и суета, они не стоят пролитых слез. Впервые за долгое время она была спокойна и счастлива. Но.
Не могла она долго быть спокойной. Людмила Гурченко всю жизнь была одной из тех людей, для которых покой бывает только один — кладбищенский. А жизнь — это постоянное движение! И словно в ответ на ее собственное внутреннее ощущение прилетела весть из Ленинграда: ее пригласили на пробы в картине «Балтийское небо». Наконец-то! О ней вспомнили! К тому же роль предложили не как в «Девушке с гитарой», о которой она хотела забыть как можно быстрее, а серьезную, драматическую, в фильме о войне. И они втроем — Людмила, пятимесячная Маша и Елена Александровна — полетели в город на Неве.
Режиссер «Балтийского неба», Владимир Венгеров вспоминал: «Шли пробы на роль девочки в «Балтийском небе». Гурченко пришла в павильон в валенках, в шапке с длинными ушами, черты лица заострились, в глазах тревога. Ничего общего с той беззаботной Гурченко, какую мы знали по экрану.
Всех убедила, что именно она должна играть эту блокадную девочку. Хотя ее педагоги, Макарова и Герасимов, помню, были очень удивлены, что Люсю Гурченко взяли на драматическую роль. Ее амплуа тогда были песни. Тут она не знала себе равных. Помнила их множество, и между съемками все, кто был в павильоне, собирались ее слушать. Но она была актрисой. Уже тогда — опытной, активной, цепкой. Понравились мы друг другу, сразу нашли общий язык. Работали на полном доверии, мне всегда по душе было ее очень серьезное отношение к делу».
Но сама Людмила Гурченко очень нервничала, идя на пробы. В первой серии ее героине всего лет пятнадцать, а она-то уже взрослая, да еще и с ребенком. Но Венгеров прекрасно знал, что у нее пятимесячная дочь, и его это нисколько не беспокоило. А вот сама она, после того, как ее утвердили, встала перед сложным вопросом — что же делать с Машей. Не приносить же ее с собой на съемочную площадку. В итоге решили, что пока Людмила не вернется в Москву, Елена Александровна отвезет внучку обратно в Харьков.
И вновь начались съемки. Несмотря ни на что, Людмила Гурченко чувствовала себя на площадке как рыба в воде. Ее любовь к кино не только не угасла после всех неприятностей и обид, а словно, наоборот, вспыхнула с еще большей силой. Тем более что на сей раз ей досталась роль, в которой она могла использовать собственный опыт — то, что сохранилось в ее памяти после страшных военных лет. Ее Соня — живая, настоящая и очень трагичная. Девочка, повзрослевшая в войну.
Где-то во время съемок «Балтийского неба» в коридорах Ленфильма ее буквально на ходу перехватили и пригласили на пробы в музыкальный телефильм «Пойманный монах» по Филдингу. Этот фильм прошел довольно незаметно, но зато на его площадке Людмила Гурченко познакомилась с гримером Маргаритой Матусовой, на многие годы ставшей одной из ее лучших подруг.
В музыкальный телевизионный фильм о любви русского моряка и итальянской певицы Гурченко вписывалась идеально. Она и внешне выглядела как настоящая северная итальянка, и играла с неподдельным темпераментом. Но к сожалению, кроме нее, ничего хорошего в этой картине не было. Слабый сценарий и высокопарные диалоги полностью загубили фильм, и для Людмилы Гурченко он стал лишь новым провалом.
Но она не унывала, тем более что ее уже пригласили в новую картину, снимавшуюся тоже на студии имени Довженко — в экранизацию романа Панаса Мирного «Гулящая». Но и на сей раз ей не повезло. Роман сам по себе достаточно мелодраматичный — история несчастной крестьянки Христи, которой красота принесла одни только беды, заставляла рыдать не одно поколение читателей. Возможно, она хорошо бы смотрелась в виде многосерийного фильма, но запихнуть все несчастья Христи в восемьдесят минут экранного времени оказалось не лучшей идеей. Получилось что-то вроде краткого пересказа романа, в котором недостаток подробностей пытались компенсировать излишней эмоциональностью. В драматических сценах невообразимо зашкаливал пафос, в сатирических — гротеск. Это снова был провал.
И словно мало было неудач в работе, личная жизнь тоже разваливалась на куски. Его измены, ее слезы, взаимное непонимание. После долгих мучений и переживаний она наконец осознала, что ее брак с Борисом Андроникашвили окончательно распался. Теперь надо было как-то пережить это и пытаться идти дальше. Но вот одно ее потом мучило долгие годы — она понимала, что они с мужем были совершенно разными, понимала, что его любовь прошла, и, наверное, не было смысла пытаться склеить остатки былых чувств. но вот как он мог вычеркнуть из жизни собственного ребенка, она так никогда и не поняла.
Стрессы, слезы и обиды не прошли даром. Осенью 1961 года вдобавок ко всему прочему Людмила Гурченко заболела. У нее пропал голос. То есть исчез вообще. И не на день-два, как бывает при ангине, а на целый год. Вообще-то первые звоночки поступали еще на съемках «Гулящей» — тогда голос начал несколько садиться, но она не обратила особого внимания, не до того было. Старалась не замечать и боль в суставах, и участившееся сердцебиение. А потом, когда она вернулась в Москву, ее иммунитет все же не выдержал.
Вроде бы что такое пропажа голоса? Неприятно, но не смертельно. Но не для актрисы, ведь для нее голос — это рабочий инструмент. Актер без голоса — инвалид, он уже не сможет играть.
Как всегда, когда на нее сваливались очередные неприятности, Людмила Гурченко помчалась к родителям в Харьков. Оказалось, у нее серьезные эндокринные нарушения, отсюда и боли в суставах, и пропажа голоса. Ее положили в больницу, где она много-много дней провела лежа и молча. Смотрела в потолок и думала, думала. О себе, о жизни, о бросившем ее муже, о том, что никогда не чувствовала себя в его квартире как дома. Любовь была, а семьи не было. Семья у нее только одна — родители, а теперь еще и Маша. А бывший муж как был чужим, таким и остался, он в ее жизни никто, всего лишь отец Маши.
С тех пор она больше никогда не упоминала его имени. Если надо было сказать о нем, так и говорила: «отец Маши».
Шли дни и месяцы, молодой сильный организм брал верх над болезнью, та постепенно отступала, и вот скоро Людмила Гурченко уже снова могла ходить, говорить, играть на гитаре и даже петь. Правда, пела она сиплым голосом, а двигалась, преодолевая боль, но для нее, с ее жаждой жить и работать, этого было достаточно, чтобы она вскочила с больничной койки и сбежала в Москву. Она уже осознала когда-то, что бездействие для нее — все равно что смерть, и после долгого вынужденного покоя теперь страстно хотела чувствовать себя живой. А значит, надо было работать, ведь для нее не было жизни вне актерской профессии.
Но в Москву она вернулась в пустоту. Брак распался, на киностудиях о ней уже забыли, и даже в Театре киноактера, где простаивающие между съемками артисты получали какую-никакую зарплату, ее уже сняли с довольствия, потому что ее последний фильм был слишком давно. Правда, новый директор вошел в ее бедственное положение и вновь назначил ей зарплату, как только она мелькнула в крошечном эпизодике какого-то японского фильма, который даже не значится в ее фильмографии. По ее собственным словам, у нее там была лишь одна фраза: «Да-да, Тасико-сан, я его позову».