Book.

Выпускной спектакль состоялся в небольшом театре под Карнеги-Холлом в присутствии студентов и преподавателей академии. Джек и Маргарет Келли тоже почтили его своим присутствием и даже остались довольны тем, как их дочь изображает филадельфийскую светскую красавицу, прототип которой они, конечно, хорошо знали.

Тогда же Маргарет задала Грейс давно интересовавший ее вопрос: с кем у нее роман? Она давно поняла, что дочь в кого-то влюблена, и сочла, что сейчас самый подходящий момент, чтобы это выяснить, ведь Грейс предстояло решать, чем она займется после академии.

Что ж, момент был и в самом деле подходящий – Грейс и сама устала скрывать свои отношения с Доном. Она честно рассказала, что у нее роман с режиссером и что они хотят пожениться и вместе делать карьеру в театре и кино. Маргарет услышанное не слишком понравилось, но она благоразумно не стала возражать, а предложила привести его к ним в дом для официального знакомства.

Со стороны Грейс было очень наивно верить, что Дон Ричардсон понравится ее семье.

Во-первых, он был еврей, во-вторых, он был беден, а в-третьих, он был всего лишь простой режиссер, а не аристократ или знаменитость. И это они еще не знали, что он все никак не может официально развестись с бывшей женой.

Сам Дон, конечно, плохо знал семью Келли, но что-то такое он предполагал и ехать знакомиться совершенно не хотел: «Я предчувствовал, что эта поездка добром не кончится. Но Грейс и слышать ни о чем не хотела. Она… все время твердила, что ее родители нас поймут».

Разумеется, Джек и Маргарет даже и не собирались ничего понимать. Брат Грейс, Келл, по приказу матери привел в дом троих своих самых симпатичных спортивных приятелей, чтобы те произвели впечатление на Грейс, а ее жениха подавили морально и физически. Ричардсон вспоминал, что весь вечер в разговоре то и дело проскальзывали шутки насчет евреев, да и вообще с ним все держались очень высокомерно.

При этом он не мог не отметить, как тихо, словно мышка, вела себя Грейс. А когда он сказал ее родственникам, что она, несомненно, станет кинозвездой, все долго хохотали, и Джек снисходительно заявил: «Не волнуйся, скоро она образумится».

На следующий день Грейс повела жениха показывать ему что-то вроде семейного музея – комнату, где были собраны кубки и медали, завоеванные Джеком и Келлом, а также фотографии Маргарет в качестве манекенщицы. Ни одной фотографии Грейс там не было.

На этом знакомство с семьей закончилось, поскольку в тот же вечер Дона Ричардсона выгнали взашей.

Маргарет перерыла вещи потенциального зятя и нашла письмо от адвоката о бракоразводном процессе и упаковку презервативов. Ричардсон был в шоке: «Все было разбросано. Она даже и не думала скрывать своих действий».

Грейс прорыдала весь вечер и с вызовом заявила родителям: «Надеюсь, я уже беременна!» Но больше ее ни на что не хватило. Родители пригрозили, что не позволят ей вернуться в Нью-Йорк, если она не порвет с Ричардсоном и прочитали мораль о ее недостойном поведении. Впрочем, она прекрасно понимала, что на самом деле их больше всего раздражает: «Они не могут понять, как я вообще могла влюбиться в еврея», – с горечью писала она подруге.

Джек и Маргарет заперли Грейс дома и держали ее под неусыпным наблюдением, чтобы она не могла сбежать в Нью-Йорк тайком или где-то встретиться с Ричардсоном. Она смогла лишь один раз позвонить ему по телефону и со слезами рассказать, как тяжело ей приходится.

На самом деле, разумеется, ей было уже девятнадцать лет, и она неплохо зарабатывала как манекенщица, а значит, была вполне финансово независимой. Так что никакой реальной возможности удержать ее против воли у Джека и Маргарет не было. Но Грейс понимала, что, если она сейчас уедет, это будет означать полный разрыв с семьей. Точнее, она так думала – что было бы на самом деле, никто не знает…

Но любовь любовью, однако в первую очередь надо было думать о карьере.

Двое лучших выпускников ежегодно приглашались в труппу популярного театра Бакс в Нью-Хоун, в Пенсильвании, и на этот раз одним из них оказалась Грейс. Нью-Хоун был недалеко от Филадельфии, и родители, скрепя сердце, отпускали ее туда на репетиции. К тому же роль ей предложили в пьесе «Факелоносцы», автором которой был не кто иной, как ее дядя Джордж, и не дать ей там сыграть, означало бы оскорбить лично его.

Дебют прошел удачно, критика тепло отозвалась о юной актрисе, не забыв, конечно, упомянуть, какие у нее знаменитые отец и дядя. Джек Келли наконец-то согласился, что актриса – это тоже неплохо, этим даже иногда можно гордиться, – и привел на спектакль всех своих знакомых, чтобы показать, как его дочь играет в спектакле его брата.

Закрепило успех приглашение от знаменитого актера Рэймонда Мэсси, который одним из первых воплотил в кино образ Шерлока Холмса, исполнить роль его дочери в постановке трагедии Стриндберга «Отец».

Премьеру предполагалось сыграть в Бостоне, а затем перенести спектакль в Нью-Йорк, поэтому Джеку и Маргарет пришлось срочно решать, что делать со строптивой дочерью. Вечно держать ее дома не имело смысла, да и к тому же теперь они тоже стали надеяться, что она станет звездой, поэтому предпочитали помогать ей, а не мешать.

В конце концов они решили, что ведет себя она смирно, о любовнике-еврее больше не упоминает, много работает, – можно ее и отпустить.

Грейс дала родителям слово, что не будет больше встречаться с Ричардсоном.

Она уехала в Нью-Йорк… где прямиком направилась к тому домой, и они радостно отпраздновали встречу в постели.

Теперь трудно понять, чего в этом было больше – искренней уверенности, что она на самом деле бросает семье вызов, или обычного самообмана. Ричардсон вспоминал, что, несмотря на возобновление отношений, он чувствовал: из их романа уже ничего не выйдет. Грейс не желала слышать ни одного осуждающего слова о родителях, да к тому же еще ужасно боялась, что те их разоблачат.

Так в итоге и случилось – в один прекрасный день к Ричардсону явился сам Джек Келли и предложил отступные, если он прекратит встречаться с Грейс. «Я произнес длиннющую, абсолютно идиотскую, сбивчивую речь, в которой сказал, что мне от него ровным счетом ничего не нужно, что я люблю его дочь и не приму от него никакого отступного, – вспоминал Ричардсон. – Он не стал меня слушать, а просто вышел вон». На этом, разумеется, ничего не закончилось, хотя Джек Келли больше не снисходил до того, чтобы лично вести переговоры. В дальнейшем звонил Келл, угрожал, запугивал и вновь пытался подкупить.