Венедим пошёл, не оглядываясь. Всё ускоряя шаг. Побежал.
Слышал, что – догоняют.
Щиты конкордийские латники держат на уровне глаз, и над щитами у них блестящие шлемы.
Всё ближе…
До чего медленно…
Живые наконечники копий – покачиваются (в такт бегу), как головы пустынных змей. Вот ужалят…
Дикая – звериная – лёгкость в теле. Прыжок, вопль, полёт над копьями, двумя ногами – в щит!
Удар мечом!
Грохот. Крики.
Так не бывает. Я умер, и мне мерещится.
Но! Бой. Продолжается бой. Проломлена стена щитов, и лёгкая пехота рубится с тяжёлой – наравне! Наравне, чёрт возьми! Скорость, отчаяние и натиск против брони. Кто-то и лёжа взмахивает мечом, подсекая ноги. Свалка. Венедим бьёт, ещё бьёт, в левой руке почему-то нож, бьёт ножом – в мягкое. Горячий поток.
Над ним вспыхивает чужой клинок, заслониться не успеть, он приседает – но удара нет, клинок пропадает, лицо Агаввы.
Бой, бой! Ещё не все умерли.
Выпад, меч застревает в железе. Упёрся ногой, на себя. Упал на спину. Над ним сомкнулись. Расталкивая всех, чужих и своих, встал. Копья со всех сторон, но непригодны, нет пространства для взмаха – толчея. Чтобы ткнуть мечом, рука уходит за спину.
Ещё раз ножом – наотмашь по лицу, по глазам. Падает.
Ещё есть силы.
Звук трубы…
…Венедим стоял, покачиваясь. Чьё-то лицо возникло перед ним, знакомое лицо. Ушло. Чьи-то руки тронули его плечи, повели. Он пошёл послушно и немо.
Лязг и грохот раздавались позади – не слышал. В ушах шипела кровь.
К полудню уже в четырёх местах: конкордийцы – на правом фланге, и степняки – на левом, – прочно зацепились за южный берег Кипени, оттеснив защитников от частокола. Завоёванные плацдармы с немыслимой скоростью заполнялись свежей пехотой.
Тогда, видя это, Рогдай приказал дать три ракеты красного дыма, что и было исполнено. В хорах сигнал подхватили трубачи. И всё равно долго ещё в промежутке между частоколом и земляными укреплениями кипели схватки: лёгкая пехота никак не желала отходить…
По донесениям, потери убитыми и ранеными на этот час составляли двадцать тысяч человек. Но это были явно неполные донесения.
Вышка сотрясалась. Те, кто был внизу, не думали уже ни о чём. Братья распластались на настиле, удерживая стоящую на коленях Живану за пояс. Стрел осталось три десятка на всех, а лук Живаны был самый мощный. Не один конкордиец пал от её стрел…
Рёв, лязг и крики внизу были такие, что здесь не слышно было не то что брата, а и себя.
Плотная толпа воинов сошлась с такой же плотной толпой, и сверху они были неразличимы. Драган смотрел сквозь прутья, как под ним люди в светлых шлемах убивают людей в тёмных шлемах и сами гибнут от их рук.
Это было даже немного непонятно.
Потом под напором множества тел нога вышки подломилась. Настил затрясся и наклонился. Звук ломающегося дерева, звук выдираемых гвоздей… Та половина настила, где стояла Живана, вдруг исчезла. Драган не разжал пальцы, он ощущал вздрагивающую тяжесть в руке и тупую боль в запястье – и спокойно, отрешённо, как и не о себе будто, думал, что сил у него хватит ненадолго, потому что и его собственное тело начинает скользить по проседающему настилу. Он встретился взглядом с Авидом и ничего не испытал при этом. Авид пытался ногой нашарить хоть какую-то опору; другая его нога уже сползала за край…
Вдруг тяжесть в руке ослабла. Это Живана ухватилась за перекладину под настилом, крикнула: "Держусь!"
Авид отпустил её, быстро перехватился освободившейся рукой за плетение настила, судорожно выкарабкался. Драган осторожно опустил голову, заглянул под навес. "Держишься?" – переспросил он на всякий случай. Но и так было видно, что Живана уцепилась прочно. Теперь ей оставалось только дотянуться до верёвки, болтающейся буквально на расстоянии вытянутой руки.
Правда, для этого руку нужно было суметь вытянуть…
Вышка, каким-то чудом балансировавшая на двух оставшихся ногах, начала крениться. Сначала Драгану показалось, что просто подул ветер…
Потом его отрывало от настила, а он пытался удержаться. Рёв ветра и треск дерева слились в один звук. Последнее, что он увидел, – это поднятые лица и разинутые рты.
Сотня Камена Мартиана, находясь в составе флангового кавалерийского заграждения, участия в сражении не принимала. За небольшой выпуклостью берега долина, где сражение происходило, не просматривалась совершенно, и только мальчишки-лучники с высокой сосны могли видеть, что делалось там. Им кричали: ну, что? что там?! – и получали в ответ неизменное: держатся!..
Звуки битвы тоже сглаживались расстоянием, и при закрытых глазах можно было принять этот шум за шум праздничного базара, когда люди не столько торгуют, сколько соревнуются в различных молодецких потехах…
Однако Камен хорошо понимал сигналы ракетами и видел, что напор атакующих постепенно нарастает, а свои всё чаще просят подкрепления и помощи.
И, подчиняясь внутреннему чутью, он приказал своей сотне быстро съесть по куску поджаренного и вымоченного в уксусе мяса и выпить по полфляги вина. Конники утирали усы, когда от битвы прискакал вестовой.
– Тысячнику Трофиму Ливерию – предписание командующего!
– Давай, слав, – выехал вперёд Трофим. Рядом с ним и чуть позади держался чародей Ставрий. Любезнейшее дело для применения военных чар: подмена предписания либо же самого вестового. Но нет, Ставрий спокоен…
Трофим осмотрел печать на кисете, сорвал её, вынул свёрнутый лист. Ставрий на миг стал похож на орлицу, растопырившую над гнездом огромные сильные крылья – не видом своим, а сутью. Трофим внимательно прочёл бумагу. Поднял руку, веля приблизиться.
Шестнадцать сотников съехались. У Трофима была большая купла.
– Атака вдоль берега, – сказал он коротко. – Наших оттеснили за рвы. Не зарываться, не гнать. Отход по команде.
…Когда Камен вылетел на ту возвышенность, что не позволяла раньше узреть поле боя, он понял опасения командира. Всё это он, конечно, знал и видел – но как пустую землю. Теперь же – глаза испугались. Слишком узкая полоса атаки – шагов триста, а то и двести всего было между берегом и рвом. И всю эту полосу заполняла собой конкордийская пехота…
Трофим остановил свою куплу, давая сплотиться, потом повёл быстрым шагом, разгоняя до мерной рыси.
Как ни силён был удар конницы во фланг, а пехоты по фронту, конкордийский строй смялся, вдавился, понёс громадные потери, но устоял – потому хотя бы, что был безумно плотен. Немало воинов погибло просто от удушья. Они не могли ни обратиться в бегство, ни перестроить ряды, им оставалось только ждать, когда падёт достаточное число их товарищей, чтобы самим встать лицом к лицу с врагом, скрестить мечи, кого-то убить – и упасть под ноги тем, кто подпирает сзади и походит спереди. Конница увязла в этой толпе. Лошади спотыкались и падали. Случалось, исподнизу им вспарывали животы. Всадники рубили и рубили, уподобляясь мясникам. Мечи скользили по шлемам, отскакивали от наплечников, вязли в щитах. Из-за тесноты едва ли сотня одномоментно могла быть в бою. Остальные ждали.