Я обхватил гудящую голову. Сейчас меня вырвет.
– Когда Мисти вырастает из какой-нибудь вещи, она сразу отдает ее Джоди. Но не всегда.
Какие-то шмотки складывает в особую коробку у себя в шкафу чтобы сохранить для детей, которые у нее родятся в будущем. Кое-что я видела. Ничего особенного. Не рождественские наряды. Типа ветровки шоу автокаскадеров, которая ей досталась на ярмарке, или полинявшей папиной футболки с надписью «Старые охотники не умирают, а всего лишь теряют задор». Короче, никому не нужные тряпки. Я думала, майка с подсолнухом тоже там.
– Так, значит, деньги были в этой коробке? – попытался прервать разговор о шмотках я.
– Нет. Когда я заглянула в ее шкаф, там оказалась моя печь «Изи-Бейк» [24] . Помнишь, сколько радости она нам доставила? Помнишь игру в даму и короля? Я была дама червей и пекла тебе розовые тортики.
– Помню.
Короче, ну?
– Я открыла печь. Просто так. И там оказался конверт с деньгами.
– Поверить не могу.
– Ты был Король Боли. Помнишь? Тебе очень нравилась одна песня. Ее все время крутили по радио, когда мы были маленькие. Типа хит. Как она называлась?
– Так и называлась, «Король Боли», – сказал я. – А Мисти-то где?
– Небось сидит у себя на кровати и сторожит деньги. Всю ночь так просидела. Джоди спала со мной.
Я медленно поднялся с земли. Головная боль, тошнота, страх и перебои с сердцем были ничто в сравнении с внезапно охватившим меня бешенством.
– Она считает, деньги останутся у нее? – Голос мой дрожал.
– Да, – подтвердила Эмбер. – Так и заявила.
Мисти и не думала спать. Скрестив ноги, она, как и сказала Эмбер, сидела на своей кровати в вареной ночнушке в сине-лиловых тонах. Коленки сжимали конверт, туго набитый деньгами.
Она улыбнулась мне странной, вымученной улыбкой.
Я сразу направился к ней. Больше всего на свете мне хотелось ударить ее. Один взгляд на конверт – и я чуть не грохнулся в обморок. Лицо у Мисти было смертельно спокойное – и надменное.
– Это мое, – произнесла Мисти. – Это я нашла.
– Где? – с трудом выдавил я.
– В мамином ящике с нижним бельем. Больше я тебе ничего не скажу.
Рука моя выбросилась вперед с такой скоростью, что не успел я опомниться, как она уже сжимала что-то мягкое и живое.
Голова Мисти с глухим стуком ударилась о стену. Голубые ногти впились в мою руку, схватившую ее за горло.
– Ты мне все расскажешь, – прорычал я.
– А то что? – Она закашлялась, пытаясь высвободиться.
Так же внезапно, как напал, я отпустил ее. Постарался отойти подальше. Руку я при этом держал на отлете, словно она могла наброситься на меня самого.
Мисти захрипела. Пальцы у меня затряслись. На правом предплечье виднелись глубокие красные отметины. Они уже саднили.
Я хотел извиниться – и не мог. Уставился на стену. Пора бы ее покрасить.
– Ты мне ничего не можешь сделать. – Взгляд Мисти сверлил мне затылок. – Не можешь побить меня. Не можешь выбросить вон. По закону ты – мой опекун и должен заботиться обо мне.
Я не смотрел на нее. Старался не приближаться. Я боялся самого себя.
– Я ничего тебе и не сделаю. Не хочешь рассказывать про деньги – не надо. – Я старался говорить спокойно. – И подробности про маму и отца меня тоже не интересуют. Совсем.
Я повернулся и увидел пустую кровать Джоди. Всех динозавров она забрала с собой. Это сколько же понадобилось времени, чтобы перетащить их в комнату Эмбер?
Мисти терла шею. Она сидела все в той же позе, вот разве конверт затолкала под себя поглубже. Чтобы вытащить его, мне пришлось бы залезть ей между ног.
– Я взяла деньги, чтобы остановить ее, – произнесла она. – Она хотела забрать нас от него. Понимаешь?
Глаза у нее чуть оживились, словно у оголодавшего перед трапезой.
– Меня это не интересует, – повторил я, потирая саднящую руку. – Отдай мне деньги, Мисти.
– Нет.
– Не понимаю. Даже если тебе наплевать на всех нас, потратила бы на себя. Чего ради держать их в кубышке?
– На колледж, – торжествующе заявила сестра.
Меня снова захлестнула ярость. С каким наслаждением я бы сейчас отшлепал Мисти!
СОВРАТИТЬ, – зажглись буквы у нее на груди, поверх пробивающихся под тканью юных бугорков. Я помотал головой, но слово не исчезло.
Из глаз у меня сами по себе хлынули слезы. Причем ничего такого особенного я не испытывал. Капли стекали по щекам, по подбородку, расплывались на рубашке «Шопрайт», оставляя темные пятна.
– Дай сюда, – прохрипел я.
– Они мои.
– Ничего подобного. Они мамины. Она и не знает, что деньги у тебя, ведь так?
Мисти молчала.
– Мы спросим маму, на что нам их потратить.
– Из-за твоих закидонов ее лишили свиданий.
– Но по телефону-то с ней можно поговорить?
Мисти вцепилась в конверт.
– Мисти, отдай, – уговаривал я. – Я все равно их у тебя заберу, ты же знаешь. Даже если придется тебя побить.
– Нет, не заберешь, – объявила вдруг Эмбер.
А я и забыл про нее. Молчала-молчала, и на тебе.
– Ты никого не побьешь, – пояснила Эмбер. – А я побью.
Она улучила момент и влепила Мисти пощечину. От удара та свалилась с кровати. И конверт тоже. Эмбер перешагнула через сестру, подняла конверт и, помахивая им, удалилась.
Мисти уставилась на меня. В ее ставших пустыми глазах блестели слезы.
– Она так из-за тебя, – всхлипнула она.
– Сама виновата.
– Нет. Я не об этом. Она бы так себя не вела, если бы ты позаботился о ней.
Я насторожился. Мне стало любопытно.
– Позаботься о ней, – повторила Мисти.
Ее глаза удерживали меня на месте, приковывали к себе, словно заброшенный колодец, который, кажется, так и велит: «А ну, брось в меня камень!»
– Ты будешь счастлив, и Эмбер будет счастлива, – продолжала Мисти. – А тогда и мы с Джоди будем счастливы. А то с вами так тяжело.
Одна щека у нее горела.
– Хочу, чтобы мы все были счастливы, – еще сказала Мисти, перед тем как замолчать. – Только и всего.
Это прозвучало как угроза.
– Не смотри на меня так, – сказала мне Эмбер, когда я вошел в кухню. – У тебя бы ничего не вышло. Всю оставшуюся жизнь мы бы разгребали документы, стараясь определить собственника.