– Сам ты Буденный! Я понарошку Буденный! – отозвался обиженно брат. – Потом я буду фюрер… А ты будешь Сталин. И Ленин. И Ворошилов.
Набор нехороших имен был довольно пространен, но в итоге фигурки были расставлены. Швенцль дал пару ценных тактических указаний, постаравшись максимально укрепить большевистскую оборону, – и бой за Севастополь начался. Усевшись на стулья, мы наблюдали за жестокой баталией. Она продолжалась недолго. Большевики были перебиты, танки переехали через трупы (не поздоровилось и собачке – сторожевому псу НКВД, как пояснил Таиров-Яхонтов). Последний удар по коммунистам, окопавшимся среди коробок, символизирующих развалины русской крепости, был нанесен с воздуха заводными «Мессершмиттом» и «Юнкерсом».
– Kaputt теперь вашему Севастополю… Bombenangrif… Zu Befehl, Herr Oberst… Уаааа-бухххх… Северная… Бухххх… Равелин… Бухххх… Приморский… Панорама… Корабельная… Бухххх… Балаклава… Фиолент… Херсонес…
Убитых среди немцев было меньше раза в три. Севастополь был разрушен окончательно. Среди развалин вылавливали красных комиссаров.
– Соотношение потерь отражает реальное положение дел на фронте, – констатировал Дитрих Швенцль. – Правда, войск СС под Севастополем нет.
Мама рассмеялась. Папа заметил:
– Историки еще долго будут анализировать причины успехов германской армии. Хотя в жизни, увы, не всегда выходит гладко. Чего стоили зимние десанты большевиков в Феодосии и Керчи…
– Мы так боялись, что они объявятся в Ялте, – озабоченно вздохнула мать. – Просто не спали от ужаса. Лагерь, расстрел. Что будет с детьми? Город с моря совсем беззащитен.
Я сочувственно покивал. Мадам Таирова добавила:
– Господи, хоть бы вы скорее взяли этот проклятый Севастополь. Мы так устали от вечного грохота.
Я вспомнил слова зондерфюрера о русской болезни.
* * *
В беседе за столом доцент Таиров-Яхонтов проявил известную самостоятельность суждений. Во всяком случае, одна из фраз – произнесенная после распития первых фужеров с прекрасным сухим шампанским – звучала так:
– Как старого русского либерала, меня, признаюсь, смущают отдельные аспекты политики германского рейха…
Двое немцев потупили взоры. Аспектов было слишком много. Таиров-Яхонтов взмахнул рукой и резко повысил голос, ставя всё на свои места.
– Но! Мы обязаны понимать, что возрождение России возможно лишь под германским протекторатом. Посмотрите на Чехию – она процветает.
Грубер в тоске отвернулся. Ему сделалось неловко за им же расхваленного коллегу. Швенцль поспешил наложить в рот мяса, освободив себя от обязанности выражать свое мнение. Я осторожно спросил:
– А Гейдрих и… то, что случилось после?
Таиров-Яхонтов в качестве особы, приближенной к службе безопасности (мне казалось, что иначе быть не может), несомненно, был осведомлен о Лидице. Вопрос мой нисколько его не смутил.
– Первое, я имею в виду покушение, есть не что иное, как происки британцев. Или Советов. Скорее даже Советов. У Джугашвили длинные руки. Вспомните Троцкого. Похищенных белых генералов. Наконец, Евгения Коновальца. Вы не забыли, Клаус, во что обошлось тому пристрастие к шоколадным конфетам?
Грубер осклабился – несмотря на горькую чешскую тему. Упомянутый Коновалец явно не относился к числу уважаемых им людей. Я не помнил, кем был этот тип, однако спрашивать не стал. Таиров-Яхонтов продолжил:
– Второе, то есть последовавшие с германской стороны репрессии, есть не что иное, как меры, необходимые для поддержания законного порядка. Народ следует держать в узде. Как чешский, так и русский. Особенно, замечу с горечью, русский.
– Да вы, я вижу, действительно большой либерал, – не удержался дожевавший мясо Швенцль.
– Напрасно иронизируете, Дитрих. Я либерал, но бывший, и уж никак не анархист. Всякий переживший кошмар семнадцатого и последующих годов…
– Господин Таиров имеет в виду русскую революцию, – пояснил мне Швенцль, не представлявший себе степени моей просвещенности.
Слово «революция» доценту не понравилось.
– В России не было никакой революции, господа! – бурно воскликнул он. – Государственный переворот в октябре семнадцатого и охлократические бунты в феврале того же года и в девятьсот пятом – девятьсот седьмом. Ничего общего с великими национальными революциями в Италии и Германии. Так вот, кто пережил этот кошмар, не может не поддерживать политики немецких властей, пусть даже кому-то она покажется жестокой.
«Жёсткой», – припомнилось мне.
– Мы должны понять самое главное, – развивал доцент свою мысль, вероятно давно любимую, – Германия нас защищает. Меня, мою жену, – мадам Таирова сверкнула тщательно выбеленными зубами, – моих детей. От нас же требуется совсем немного: быть лояльными новой власти и честно выполнять свои обязанности и гражданский долг.
Я мысленно перевел последние слова на общепонятный язык: «Быть покорным рабом своих новых хозяев». Перевел против воли. Конечно же против. После чего обратился к более для меня интересной теме.
– Как вы оцениваете немецкие намерения относительно Крыма?
Грубер взглянул на меня с укоризной. Но мне было крайне любопытно услышать мнение крымского жителя. По губам Таирова скользнула чуть заметная усмешка – немолодого мудрого человека, с высоты своего опыта внимающего вопросам простецов. Например, нерадивых студентов. Его точка зрения и тут оказалась весьма неортодоксальной – даром что новые власти в подобной аргументации не нуждались.
– Планы эти точно неизвестны, – улыбнувшись Груберу, поучающе сказал мне доцент. – Но если новая Россия потеряет Крым, а похоже, так оно и будет, не вижу в том ничего плохого. Зачем ей нужен этот аппендикс, отрезанный от нее как сушей, так и Керченским проливом? Головная боль, и только. И вообще, что такое Крым? Курорты? Хм. Скорее, родина дизентерии. Стратегический плацдарм? Его бесполезность доказана ходом истории, а теперь, с развитием авиации, флот окончательно утрачивает былое значение. И что такое в конце концов это Черное море? Не более чем лягушатник, из которого невозможно выбраться, не контролируя проливы. То же самое, кстати, можно сказать и о русской Балтике, не зря часть Финского залива у Петербурга обозвали Маркизовой лужей. Нет, Петр и Екатерина погорячились, мы не морская, мы великая континентальная нация. Разумеется, под покровительством Великогерманской империи.
Грубер согласно прикрыл глаза. Взмахи рук Таирова стали еще энергичнее.
– Утрата Крыма не потеря для России, тогда как его приобретение крайне важно для создаваемой Германией Украины.
На лице зондерфюрера появилось выражение предельной усталости. Не был ли Таиров случайно знаком с господином Кульченко? Я все-таки спросил:
– А население? Не все ведь захотят стать украинцами.
– Вывезем, – Таиров взглянул на Грубера. Тот равнодушно кивнул.