Бой на Малаховом продолжался и, судя по звукам, был ожесточенным. Нашей артиллерии слышно, однако, не было. Командир батареи гаубиц, отходивший теперь вместе с нами, бессильно тряс огромными кулаками. Мы тоже ничего не понимали. Всего один день, и всё рассыпается в прах. Всего один день, и оборона, которую готовили месяцами, перестает существовать. Всего один день, и все летит к чертям собачьим, словно бы не было перед этим трех недель боев, когда немцы выдавливали нас метр за метром и обходилось им это не так уж, прямо скажем, дешево. Но по десять снарядов на орудие на батарее, последние патроны в моем подсумке и небо, забитое чужими самолетами, не худшим образом объясняли происходящее. Хотя особенно мы не задумывались, потому что надо было хоть как-нибудь выползти из устроенного нам пекла. Ведь люди сделаны не из железа. К вечеру немцы, наступавшие с востока и севера, захватили Малахов. Другие, те, что двигались за нами по Лабораторной балке с юга, вышли на железнодорожную станцию.
Утром первого числа мы оборонялись среди руин центральной части города. Вернее отступали, изредка отстреливаясь и прикрывая друг друга во время перебежек. Порой между разрушенных домов синевою поблескивала Южная бухта, отделявшая нас от занятой немцами Корабельной. Взрывы гремели и там, кто-то еще не ушел – не смог, не захотел? Нам встречались группы красноармейцев и краснофлотцев; если с ними были командиры, то почему-то не старше капитана. Общего командования не наблюдалось, никто не знал, что делать, рубежи занимались по собственному почину, вернее по необходимости огрызаться от наседавшего противника или уберечься от обнаглевшей вконец авиации. Говорили о диверсантах, которые, переодетые в красноармейскую форму, мотались у нас в тылах и внезапно открывали огонь прямо в спину. Я вспомнил о тех – обезвреженных и убитых в лесу националистах. Видимо, они были одной из таких диверсионных групп.
Случайно нам стало известно, будто получен приказ: всему личному составу оборонительного района отходить на аэродром Херсонесский маяк – и уже там что-то будет. То ли оборона, то ли эвакуация. «Что за бред?» – не понимал Шевченко. Еще он бешено ругался, узнавая вдруг ту или иную разрушенную улицу. С тоской произносил их названия. Я ничего не запомнил. Покореженные трамвайные пути, опрокинутый синий вагон, изуродованные деревья, пустые окна, пляшущий среди развалин огонь, пылающий храм на горе – таким был увиденный мною центр великого города. Привычная вонь от горящего бензина и масла, визг металла над головой, ползущие, бегущие и умирающие люди. Немцы выныривали и там и тут, по-прежнему следуя за нами под прикрытием бронемашин.
Слухи о приказе отходить на Херсонес повторялись при каждой встрече с другими бойцами. Понемногу мы стали верить, что так оно и есть. А если так, то следовало выполнять. Дело было за малым – выбраться из уничтоженного города и по простреливаемой дороге средь голой степи добраться до этого мыса, западной оконечности полуострова Крым. Около полудня, проплутав в лабиринте руин, мы оказались где-то на окраине. И никак не могли оторваться от немцев. Сначала прятались от их огня за баррикадой, где, кроме нас, не нашлось никого, только тело изуродованной осколками женщины. Потом же, когда окончательно поняли, что, оставаясь здесь, мы имеем один лишь шанс – разделить судьбу убитой (лицо ее было продавлено, а серые носки залиты черной кровью), попытались уйти через двор полуразрушенной двухэтажки. Едва мы успели пробежать под стеной – у меня как раз появилась мысль, что лучше бы нам заскочить вовнутрь и там пересидеть, – как здание тяжко осело. К небу взметнулось огромное облако пыли.
– Бегом! – проорал лейтенант, и мы, петляя зайцами среди куч разбитого кирпича, щебенки и всякого хлама, побежали к другому дому, на противоположной стороне улицы, вернее того, что недавно той улицей было. На углу, у поваленного дерева, догорал грузовик «ЗИС-5».
Нам удалось пробраться еще через пару кварталов. Однажды на нас спикировал «Юнкерс». Воя сиреной, обрушился с высоты, выбросил бомбы – но упали они в стороне. Мы только ощутили взрывную волну и заметили, как покачнулся невысокий дом метрах в двадцати от нас – с разгону упавших наземь под нелепо торчавшей одинокой стеной разнесенного вдребезги кирпичного здания.
– А это видел, курва? – прокричал вдогонку уходящему бомбардировщику Мухин, вскакивая на ноги и обеими руками делая общепонятный непристойный жест. И тут же над бытовиком прошла тугая очередь крупнокалиберного пулемета, и мы опять повалились на изувеченную снарядами мостовую.
– Откуда? – крикнул Мишке лейтенант.
– Кажись, вон там засели, суки.
Он оказался прав. Били из развалин, громоздившихся неподалеку от постройки, в которую попали бомбы с пикировщика. Немецкий летчик мог запросто накрыть своих, но, к сожалению для нас, послал свой груз слегка левее. И теперь гансы, вместо того чтобы дуться на земляка, вымещали злобу на нашей группе.
– Козлы, – прошипел Молдован, утыкаясь лицом в песок.
Теперь мы застряли надолго. По нам тупо работали два немецких пулемета. Тупо в том смысле, что просто мели по пространству над нами, выколачивая пыль и круша остатки штукатурки. Но головы поднять было нельзя.
И все же надо было уходить. Пересчитав оставшиеся патроны, Старовольский приказал мне и Шевченко редкими выстрелами постараться отвлечь внимание немцев, а остальным в эти моменты быстро перемещаться в сторону полуразрушенного здания, стоявшего метрах в сорока от стены, под которой мы все лежали. Потом, рассредоточившись, стрелять должны были они, чтобы прикрыть мой и Мишкин отход по направлению к тому же дому.
– Кто первый? – поинтересовался Шевченко, поглядывая вправо – страхуя нас со своей стороны.
– Давай я пальну, – ответил я, кося глазами влево. Эта сторона казалась более надежной, но все-таки мало ли что.
– Валяй, только смотри не высовывайся. А я потом из автомата жахну по-легкому.
После наших выстрелов немцы яростно поливали несчастную стену над нами не менее полуминуты. Все наши вроде бы успели переползти. Я оглянулся, чтобы проверить. В отдалении на секунду мелькнул лейтенант или кто-то другой. Подал руками знак. Едва он исчез, в этом месте выбила пыль пулеметная очередь.
– Жопа с ручкой, – проворчал Шевченко, бережно потрогав магазин. – Я почти пустой. А ты?
– Два патрона.
– Застрелиться и не встать. Будешь теперь снайпером.
– Ага. Мечта Мухина, помнишь? Слушай, а почему «жопа с ручкой»? Я вот раньше не задумывался.
– Интересные мысли тебя посещают. Свидетельство высочайшего боевого духа. Короче, отчаливать пора отсюда, как-то уж совсем тут грустно сделалось.
Я кивнул. Нас вновь обдало штукатуркой. Одинокая наша стена выглядела всё более угрожающе. Где-то в отдалении, не видимая нам, заурчала мотором немецкая бронетехника. Появление ее в этом месте ни меня, ни Шевченко обрадовать не могло.
– Ты первый, – продолжил Мишка, – я за тобой. Пристроишься вон за тою кучкой и прикроешь. Уяснил?
– Ага, – ответил я, вдруг ощутив какую-то тоску, малопонятную и совершенно неуместную.