Стала слышна стрельба. Артурчик подошёл к окну, выглянул. Но отсюда был виден только старый безлюдный район. Если совсем высунуться – то в поле зрения попадали клубы дыма, сухого, бело-серого.
– Это столкновение было неизбежным, – сказал Хаззарим-хун. – Хорошо, что вы отважились постоять за себя.
– Не понимаю, – сказал Артур. – Почему не жить так, как раньше?
– Никогда ничего не бывает так, как раньше. Всё изменяется. Каждый раз нужно находить новые способы жить. Иногда люди не успевают. Иногда просто устают. Иногда специально делают хуже.
– Зачем?
– Чтобы подтолкнуть изменения.
– Но это нечестно.
– Да. Но тех, кто это делает, вопрос чести не волнует. Юная женщина, дай мне, пожалуйста, вон ту другую корзину.
В другой корзине были чистые тряпицы для повязок. Хаззарим-хун аккуратно обложил ногу Спартака тряпичными подушечками, потом обмотал широким бинтом.
– Давай, Зим-та, – сказал он, и Артурчик вспомнил, что имя Стрельнутого – Зимрешт, дома и ласково – Зим. А Та – это "старший сын", если дословно, а по сути – «наследник». Вот уже несколько дней он взрослый…
Неся на руках (разведённых так широко, что казалось: это удачливый рыбак хвастается небывалым уловом) выкроенную из луба заготовку, подошёл Стрельнутый, одним очень ловким движением уронил её на тряпичную ногу Спартака и стал ладонями её быстро-быстро оглаживать; ладони тут же побелели и залоснились. Буквально через минуту Спартак от поясницы до кончиков пальцев на ноге был облит блестящим панцирем. Потом Зим загнул верхний край панциря – для ремня, догадался Артурчик, чтоб держался, – и маленькими кривыми ножницами обрезал лишнее на стопе. Хаззарим-хун осмотрел дело его рук и удовлетворённо кивнул.
– Ждать недолго, – сказал он.
Это и так было понятно: минут через десять луб схватится, а через полчаса затвердеет. Правда, настоящую силу наберёт дня через два, но ведь это повязка на ногу, а не лёгкая лодка…
– Прошу вас, учитель, – с полупоклоном Тушхаз (уже натянувший штаны) преподнёс ему глиняный флакон, из которого поднималась струйка сизого дыма. Хаззарим-хун наклонился над флаконом, зажал ноздрю и втянул дым. Потом заткнул флакон пробкой и не глядя вернул Тушхазу.
– Нельзя лечить то, что не болезнь, молодой мужчина, – сказал Хаззарим-хун медленно. – Нельзя поднять дым и допрыгнуть до Рока. То, что ты называешь горными духами, – вовсе не горные и вовсе не духи. Когда-то на их месте были люди, совершившие преступления. Их наказывали на срок, а потом отпускали. Но с тех пор, как исчезли звёзды, об этом забыли почти все. Говорили, что среди горных духов остаются люди, которых не успели вернуть. Но я так не думаю. Иначе старый Имжкур не сидел бы сейчас в мокром лесу, торгуя болотным железом.
– Не понимаю, учитель, – сказал Артурчик.
– Старый Имжкур был тюремщик-освободитель, – терпеливо пояснил Хаззарим-хун, и всё ещё сильнее запуталось. – Тех, кто был наказан, он снова превращал в людей. К нему приходили, и он шёл, находил и освобождал того, кому вышел срок или же кому этот срок откупили или убавили. Когда исчезли звёзды и все всё забыли, он последний был тем, кто продолжал уметь делать это. Он мог бы стать самым богатым, но он был другой. Он делал это потому, что умел только он один. Несколько лет, потом всё реже и реже. Потом стало некого освобождать. В земле остались собаки – и, может быть, те, кто всё забыл…
– Так это всё – специально?.. – страшно спросил Артурчик, и Хаззарим-хун молча кивнул.
– Летят… – вдруг сказала Лизка.
Стрельнутый, Ухзай и Тушхаз медленно поднялись на ноги, глядя в потолок. А Хаззарим-хун повернулся к окну. Наконец и Артурчик почувствовал, что под ногами дрожит пол, а с потолка сыплется труха.
Дом был уже такой старый…
Два длинных ребристых чёрных тела, окружённых округлым мерцанием, пронеслись по тому куску неба, который был виден сквозь окно. Редко, но Артурчик и раньше видел такие: на них летали люди с Верхнего. И вдруг Лизка, присев и вытянув руку, пронзительно завизжала.
– Там! Там!..
– Они выбросили человека, – сказал Хаззарим-хун, вставая. – С высоты. Похоже, все сошли с ума.
* * *
К середине дня накал страстей дошёл, казалось, до пределов возможного – и продолжал нарастать. Районы, издавна населённые землянами, подверглись нескольким набегам, многие дома пылали – но нападения эти были отбиты с огромными для местных потерями. Теперь некоторые из их кварталов были захвачены, и далеко не все те, чьи тела валялись под заборами и в канавах, погибли с оружием в руках…
Местных было больше. Намного больше. Практически каждый из них физически был намного сильнее землянина. Однако те, кто им противостоял, были куда лучше вооружены – а главное, лучше организованы.
Одинцов отменно поставил дело. Последние пятнадцать лет он истово, как будто исполняя не службу, а служение, бился над созданием тайной армии – которой как бы и нет, но в нужный миг каждый знает своё место в строю, каждый умеет заряжать и целиться…
Большая часть дружины – человек четыреста – занимали сейчас оборону на ключевых эстакадах города. В тылу у них развернулось несколько ракетных батарей, которые ещё не вступали в бой и о существовании которых местные пока даже не догадывались. Специально подготовленные инженерные команды занимались тем, что разбирали настилы второстепенных мостков и минировали более крупные.
Толпы местных накапливались, угрюмо молчали. По улицам и переулкам подходили подкрепления. Был приказ: ждать.
А далеко за их спинами, крадучись: заброшенными дворами, безлюдными проулками, чердаками, старыми галереями, развалинами, по деревьям, по земле – иногда в рискованной близости от края ползуна, – пробирались по двое-трое молодые отчаянные ребята. Точка сбора у них была назначена в дальнем глухом углу Старого сада – то есть в полукилометре от Судейской площади, где сейчас кипели страсти и, сменяя друг друга, вопили с высоких мостков ораторы…
* * *
Галка Гибович училась в девятом классе – то есть была всего на год старше Артёма по возрасту, – но считала себя восхитительно взрослой. Не так давно её исключили из комсомола за аморальное поведение, то есть за любовь к женатому преподавателю техникума Косте Ляшко. Костю тоже хотели исключить из партии, но неожиданно выяснили, что он беспартийный. Грустнее всего в этой истории было то, что больная и старая Костина жена ничего не имела против…
В мастерских своего техникума Костя делал ракеты. Понятно, что Галка стала ракетчицей.
Сейчас её четырёхстволка стояла во внутреннем дворе недавно опустевшего маленького домика: мало того, что огромный разросшийся ползун ворочался совсем рядом – так ещё рядом с забором из-под земли медленно пёрла какая-то гнусь, напоминающая чёрное мыло, и уже образовала слоистую кучу шириной во всю улицу и метра четыре высотой. Кто же захочет жить в таком соседстве?..